Дружеского веселого разговора, которого так ждал Грейс, не получилось. Сергей Мордвинов, словно невзначай, даже взглянул на часы. Возможно, это и подтолкнуло полковника перейти к делу.
— Мой друг, я был приятно удивлен, когда узнал, что советские войска уже в Пршибраме. — И, взглянув прямо в глаза Олешинскому, спросил: — Это маневр или сюрприз?
— Ни то ни другое, — живо, даже весело ответил капитан Олешинский и, разведя руками, добавил: — Разведка-то ваша плоха.
Грейс засмеялся.
— О, я бы хотел иметь дело с разведчиками, но, к сожалению, бог послал мне геологов. Да-да, обыкновеннейших геологов. Какие бы ни присваивали им звания, они даже на войне остаются геологами. — Грейс развернул карту, стал сосредоточенным. — Вы находчивый человек, капитан, мне это нравится, я не без оснований считаю вас главнокомандующим Пршибрама. Но я не надел бы эти погоны, если бы не знал, что танкисты генерала Свиридова находятся от Пршибрама на расстоянии ста — ста двадцати километров, а армия генерала Рыбалко — под Прагой. Это тоже немалое расстояние от Пршибрама. Итак, как видите, я не ошибаюсь, когда считаю главнокомандующим в Пршибраме вас. Да, вас.
Олешинский напряженно слушал и чувствовал, что нить, из которой Грейс хочет сплести вокруг него цепь, очень тонка, а поэтому внимательно, неторопливо выбирал место, где бы ее можно было разорвать.
— Война заканчивается, капитан. Мои геологи — деловые люди. Им уже не терпится возвратиться к своему делу. Пршибрам поразил их своим рельефом. Я решился просить вас разрешить этим геологам, безнадежно гражданским людям, пощупать руками интересные места земных недр в Пршибраме, взять пробу на ископаемые и тому подобное. Ведь для опытов и открытий война никогда не была преградой, тем более что она заканчивается. — Грейс улыбнулся и вопросительно взглянул на гостей. — Что вы скажете на это, капитан?
Олешинский удивленно, даже немного пренебрежительно пожал плечами. Он не спешил с ответом.
— Признаю, что я мало понимаю в геологии, но как военный офицер союзной армии должен кое-что уточнить: Пршибрамский район освобожден от фашистов неделю тому назад. Войска генерала Рыбалко, считай, уже вступили в Прагу. А вот в отношении Пршибрамских недр… Скажу вам откровенно, господин полковник, что ваши геологи весьма странные люди. — Капитан наклонился к Грейсу: — Ну какое отношение имею я, офицер Советской Армии, к природным богатствам чешского народа?
— О, не будем вдаваться в политику, — замахал рукой Грейс.
Но в глазах Олешинского уже вспыхнули искорки, и он едва сдерживался, чтобы не отрубить что-нибудь по-партизански. Он жадно затянулся сигаретой и, казалось, не спешил говорить дальше. Все молча ждали.
— А что бы вы, американцы, запели, если геолог нашей державы захотел бы «пощупать» недра вашей страны?
Учитель-переводчик старательно подбирал слова, и чувствовалось, что делает он это не без удовольствия. Он сказал Олешинскому по-чешски:
— Пан полковник надеется, что в Чехии будет править Бенеш, и торопится «пощупать» недра.
Грейс извинился за свою бестактность и просил считать этот разговор частным. Он снова несколько раз благодарил партизан за гостеприимную встречу его офицеров в Пршибраме, задал капитану еще несколько незначительных вопросов и закончил разговор.
Гости поднялись. В этот момент в комнату вошла высокая, сухощавая, горбоносая женщина. Она внесла на подносе несколько наполненных бокалов.
— Пани Хильда — мой немецкий переводчик, — представил ее Грейс, — хочет угостить вас.
Чехи узнали недавнюю хозяйку добржишского дворца.
ВОЙНА ПОСЛЕ ПОБЕДЫ
Михаил бредил. Какое-то огромное колесо вращалось неумолимо быстро, и он сидел на нем, стиснув зубы, хватаясь руками за спицы, чтобы не упасть в темноту. Потом колесо превратилось в раскаленный диск, который почему-то превратился в автомобиль, мчащийся по необкатанному шоссе. Михаил, словно всадник на лихом коне, приседал, чтобы сохранить равновесие и не вылететь из кузова. Когда он приседал, что-то невидимое вгрызалось в ногу и жгучая боль пронизывала все тело. Только к утру стало легче, и Баранов заснул так, будто провалился в немую бездну.
Проснулся Михаил уже днем. Когда тяжелые веки раскрылись, он долго не мог понять, где он, как сюда попал.
Невысокий белый потолок и тишина вокруг чем-то напоминали родную хату в селе на Житомирщине. Ему даже казалось, что сквозь тишину слышно, как бухает молот. Это работает сельский коваль дядько Петро. Все село на жатве, и по безлюдным улицам разносится: бух, бух. А потом Михаилу показалось, что он слышит чьи-то шаги в комнате. Неторопливая легкая походка… как у матери. Так ходила она, когда хозяйничала утром у печки. Мальчиком он любил, лежа под одеялом, наблюдать за ее подвижной фигурой. Вот мать наклонилась над ним — и что-то прохладное охватило лоб, виски, глаза.