«Мамо», — хочет сказать Михаил, но губы не слушаются.
Михаил напрягся и через силу повернул голову. Прохладная маска сползла с глаз, и он увидел над собой серые, тепло улыбающиеся глаза.
— Нет, нет, так нельзя, — прошептала врач и снова положила на голову холодный компресс.
Лишь теперь Михаил понял, что его ранили и он в госпитале.
— Пить, — попросил он.
Таня поднесла к его пересохшим губам стакан воды.
— Больше нельзя. Нужно потерпеть.
Михаил промолчал, а когда Таня меняла компресс, взял ее за руку.
— Что со мной? — спросил он сурово.
— Ранение легкое, в ногу; пулю вытащили, контузия тоже не тяжелая.
Таня вышла из комнаты и возвратилась с блюдцем, на котором лежала пистолетная пуля.
— Вот, — показала Михаилу.
Он взял металлический обрубок цепкими пальцами, осмотрел и снова бросил на блюдце.
Таня опять вышла и возвратилась не скоро. В госпитале было много раненых, в последнее время она почти не спала, по времени все равно не хватало.
Утром к госпиталю подъехал штабной «мерседес». Манченко вызвал Таню в коридор.
— Как дела у нашего «дипломата»? — спросил он сразу.
— Скоро выздоровеет, — в тон ему ответила Таня. — Сейчас для него главное — спокойствие.
— Хорошо, хорошо, не пойду. Передай, что у нас все в порядке, пусть поскорее в себя приходит.
— Ему передам, что все в порядке, а я сама все-таки хочу знать, как дела.
Манченко посмотрел в добрые, пытливые глаза Тани и только теперь заметил, как изменилась она: стала настоящим военным человеком. «Такой девушке надо говорить только правду», — подумал он, взял Таню за локоть и отвел в сторону.
— Вчера и сегодня была связь с фронтом. В Прагу вот-вот вступит танковая армия генерала Рыбалко. В направлении Пршибрама наступает армия генерала Свиридова. Наша разведка уже пошла на связь с фронтом. — Помолчал и, тяжело вздохнув, продолжал: — Через округ идут прорываться к англо-американцам немецкие недобитки. Все наши в полной боевой готовности. Штаб на позициях. Предусматривается небезопасная встреча с танковой дивизией фельдмаршала Шернера, который бредит реваншем. Вот-вот должен быть приказ о капитуляции Германии. — Манченко взглянул на часы: — Время вышло. Меня уже ожидает Володарев. Ну, бывай, Таня, — попрощался он и уехал.
Таню позвал Баранов.
— Я слышал шум штабного «мерседеса», кто-нибудь приезжал? — спросил он, как только Таня вошла в палату.
— Был Манченко.
— Что-нибудь есть из штаба?
— Да, есть приказ, чтобы больной Баранов выполнял все, что требуют от него в госпитале. Просили передать также, что дела в соединении хорошие.
— А выговора мне еще за «дипломатию» не вкатили?
Таня покачала головой, а Баранов добавил:
— Сел не в свои сани — и вот госпиталь, а в нем — больной Баранов, — Михаил умышленно сделал ударение на последних словах.
— Ты коришь себя за свою поездку к власовцам, а штаб совсем другого мнения и твоей дипломатии придает большое значение.
— В этом «большом значении», Таня, одно ценное — то, что я вижу тебя совсем близко и даже могу сказать: какая ты хорошая!
Баранов взял руку Тани в свою и прижал ее сначала к губам, потом к виску.
Таня встрепенулась от волнения. С того момента, как в госпитале появился Баранов, многие свои поступки Таня оценивала как бы с двух точек зрения. Ее врачебное «я» негодовало, когда она приказала положить Михаила в отдельную комнату, когда она задерживалась около него дольше, чем это было нужно… Но Таня чувствовала, что, несмотря на всю справедливость этого негодования, она будет поступать по-прежнему и дальше.
Таня открыла окно. В комнату, освещенную бледным молодым месяцем, доносились далекие взрывы. Била артиллерия.
Михаил поднял голову и, прислушавшись, радостно спросил:
— Слышишь, Таня?
Она нежно, по-матерински положила его голову на подушку и снова подошла к окну. Казалось, что весь неспокойный, обстрелянный Пршибрам затих в вечерних сумерках, готовясь встретить победу. На темных холмах плотными рядами выстроились шахтерские домики, и, казалось, они тоже замерли в радостном ожидании. Они ждут победу, которая уже стучится в тяжелые ворота старинного города.