Но нет, сейчас это ему только почудилось. Хриплые, лающие выкрики гитлеровских фельдфебелей и офицеров он действительно услышал, но значительно позже, через два года, когда с оружием в руках встретил наступавшего врага ни первой линии обороны советской земли, на ее границе.
ТАК НАЧИНАЛОСЬ
Теплый вечер чуть шевелит занавески на распахнутых окнах. Невдалеке угадывается лес, знакомый и нестрашный даже в непогоду. Звездное небо недвижно висит над Угодским Заводом. Где-то далеко, по дороге на Белоусово, темноту разрезают яркие, слепящие фары автомобиля.
Поздняя ночь, но райком партии еще заседает. Повестка дня не исчерпана. Весенний сев, укрепление отстающих колхозов, подбор кадров, состояние воспитательной работы в школах, организация пионерских лагерей, марксистско-ленинская учеба коммунистов, перспективы развития района… Как привычны и как дороги все эти «вопросы». Весна выдалась дружной, лето обещает быть жарким. А райком, опережая сроки, уже думает об осени, о поре, когда урожай ляжет в закрома…
Курбатов, сняв очки и протирая платком стекла, стоит у окна, слушает густой бас члена бюро председателя райисполкома Михаила Алексеевича Гурьянова и невольно любуется его могучей фигурой. Курбатову давно полюбился этот энергичный, жизнерадостный человек, скромный и общительный товарищ, прекрасный организатор, настоящий «хозяин района». Гурьянов всегда был деловит в работе и краток в речах, а когда спорил или сердился, сурово сжимал губы.
Сейчас Гурьянов говорит о самых обыденных, «текущих» делах и вдруг ввертывает в свою речь какое-нибудь заковыристое словцо или неожиданную шутку, и тогда усталые лица райкомовцев освещаются довольными улыбками.
Это была одна из особенностей председателя райисполкома — подавать пример и первым смеяться над собственными шутками. Глядя на него, невольно улыбались или заражались смехом и остальные.
Так же поступал Гурьянов при встречах с жителями Угодского Завода, с колхозниками в селах района. Даже самые острые вопросы не оставались без ответа — точного, исчерпывающего, а шутки и к месту сказанные поговорки или пословицы обычно бодрили, обнадеживали собеседников и заставляли улыбаться, а то и заразительно смеяться в лад председателю. Да, с ним, как и с Курбатовым, можно было всегда поговорить по душам, оба пользовались неизменным уважением и авторитетом.
И еще любили люди Гурьянова за то, что он никогда не носил с собой ни портфеля, ни папки. «Не бумажный я человек, — отшучивался он, если его просили записать что-нибудь, на всякий случай. — Память у меня хорошая, все запомню, ничего не забуду».
Курбатов закончил, наконец, протирать стекла, водрузил очки на место и снова подсел к столу, заваленному папками, бумагами и уставленному пепельницами с окурками. Да, Гурьянов прав, надо взять слово и поддержать Алексеича…
…Комсомолка Мария Конькова, невысокая сероглазая девушка со смешливым взглядом и быстрыми движениями маленьких рук, жила в подмосковном городе Люблино и работала обмотчицей на литейно-механическом заводе. Она уже успела «хлебнуть жизни»: была чернорабочей, домработницей, а потом круто повернула — пришла на завод и попросила направить ее в цех.
— Трудно будет, — сказал кадровик, критически оглядывая ее тоненькую, хрупкую фигурку. — Справишься?
— Справлюсь! — уверенно ответила Маруся. — Люблю, когда трудно.
«Люблю, когда трудно…» Эти слова стали ее любимой поговоркой и нерушимой нормой поведения во всех случаях жизни. А трудностей хватало! Нелегко давалась новая профессия. По утрам — зимой, когда трещал мороз и мела пурга, и летом, когда солнечные лучи слишком рано пробирались в комнату — тяжело было отрываться от сна и бежать на завод. Не сразу привыкла она к заводскому ритму, к непривычной работе. К вечеру ныли плечи и спина, усталость охватывала тело. А ей еще предстояло учиться, стать инженером. Да, да, инженером!.. Но пока не удавалось по-настоящему взяться за учебу. И не встретился еще на пути человек, с которым хотелось бы помечтать вместе и вместе помолчать то ли у берега реки, то ли в шумящем лесу, то ли в полутемной уютной комнатке.
Но жизнь только начиналась, и подруги не раз слышали звонкий голос Маруси, разносивший по цеху новую, только что слетевшую с экрана песню.
В воскресенье, 22 июня 1941 года, Маруся собиралась на коллективную прогулку за город и потому накануне, в субботу, тщательно отглаживала выходное платье. Почему-то именно эти незначительные детали: нарядное платье с оборками, утюг, гладильная доска — сохранились в памяти как дорогие признаки неожиданно исчезнувших мирных будней.