Два солдата, охрана гебитскомиссара, молча стояли с автоматами у ворот, парясь на солнцепеке в своих суконных мундирах. Доктор Беер на этот раз тоже был в военном, в форме оберштурмбаннфюрера СС. Черный как жук, с круглым, очень подвижным лицом, он энергично прохаживался по фабричному двору, с интересом заглядывал во все уголки, забрасывал меня множеством вопросов. Потом ходил по цехам, стреляя вокруг темными глазами. Тут же спрашивал, сколько обуви изготовила фабрика из полученного в прошлом году сырья. Обращаясь к рабочим, интересовался, не вредит ли их работа здоровью. Говорил спокойно, все время улыбался. Сочувственно качал головой, глядя на двух женщин, переставлявших с одного места на другое тяжелый бак с водой.
Тот, кто не знал оберштурмбаннфюрера Беера несколько ближе, наверное, ни за что не поверил бы, что этот невысокий, смуглый, галантный немец с манерами интеллигентного человека всего несколько дней назад собственноручно расстреливал за железнодорожным полотном советских военнопленных, добивал из пистолета раненых. Кто не знал доктора Беера и впервые слышал его невозмутимо спокойный, добродушный голос, видел его приветливую улыбку, мог подумать, что он представляет собой приятное исключение в среде эсэсовских бандитов и убийц. Глядя на него, трудно было даже представить, что Бееру доставляло громадное наслаждение посещать городскую тюрьму, где он с каким-то сатанинским вожделением полосовал плеткой заключенных. Вернер Беер был поистине двуликим чудовищем из страшной сказки: на людях, при дневном свете, напяливал на себя маску добропорядочной пристойности, а ночью, в темноте, упивался человеческой кровью.
Усаживаясь после осмотра фабрики в машину, он сказал мне:
— Фабрика должна работать, как хороший часовой механизм. Я видел в цехах несколько престарелых рабочих. Это не годится. Надо заменить их молодыми. Я видел, что во время работы некоторые разговаривают между собой, мужчины курят в цехах. Это непорядок. На первый раз делаю вам замечание. Если что-либо подобное повторится, все будут лишены продовольственного пайка. Так и передайте рабочим.
Переводя эти слова гебитскомиссара, Смияк терся возле «оппель-адмирала», надеясь, что господин Беер удостоит его чести, разрешит сесть в машину. Однако оберштурмбаннфюрер даже не глянул на переводчика, словно его и не было.
Сигналя, шофер осторожно вывел машину с Беером, Ботом и солдатами охраны за ворота, предупредительно открытые Михалом. Там «оппель-адмирал» развернулся и, набирая скорость, понесся в сторону гебитскомиссариата. Я облегченно вздохнул, опять посмотрел на часы: Беер и его свита пробыли на фабрике ровно сорок минут. Теперь надо побыстрее отделаться от Смияка. А он, как назло, не отставал от меня ни на шаг, давал различные указания. Видно, ему очень хотелось побыть в роли начальства: с ним, Смияком, дескать, шутки плохи, он — представитель промотдела, чуть ли не правая рука господина Бота. Волей-неволей пришлось вернуться в кабинет. Смияк уселся на диване и, казалось, не собирался оставлять меня в покое.
— Вы должны понять, пан Новак, что немцы придают сейчас особое значение нашей местной промышленности, — разглагольствовал он. — Фабрика валенок — одно из наиболее заметных предприятий в системе центральбюро. Ваша продукция...
— Наша продукция, — прервал я Смияка, — нужна зимой. Если доктор Беер уделяет ей столь большое внимание, то, очевидно, немецкая армия собирается продолжать войну в морозы и в этом году. Или, может, я ошибаюсь?
— Возможно, все возможно, пан Новак. Война действительно затянулась. Однако силы большевиков иссякают с каждым днем. Полагаю, предстоящая зима будет решающей. Не верю, чтобы наступление принесло русским какие-либо преимущества. Конечно, временных успехов они достигнут. Но это же агония, сопротивление обреченных!..
— Извините меня за неосведомленность, пан Смияк. Я не очень разбираюсь в военных делах. Но вы говорите, русские ведут наступление. Значит, это не большевистская пропаганда?
Смияк замялся, хотел что-то сказать еще, но в этот момент за дверью послышался тяжелый топот сапог. Помощник Бота быстро повернул голову в сторону двери. Моя ладонь легла на рукоятку пистолета в кармане. И все же за тот короткий миг, пока не открылась дверь, я успел подумать: «Если немцы пришли за мной, если в приемной гестаповцы, почему же Михал не подал сигнала?» Хотя я все время ждал появления гестаповцев, но еще не верил, что они уже за дверью.