Иван Луць пробрался под вечер на «дачу» шофера Конарева с кипой свежих немецких газет.
— Вот читай, Терентий, тут есть кое-что интересное, — сказал он, передавая мне газеты.
Материалами о покушении на Даргеля были заполнены целые страницы. В статьях, корреспонденциях и даже в некрологах содержались угрозы в адрес «еврейско-большевистских элементов», которым, как утверждали авторы, не избежать суровой кары за посягательство на жизнь «верных сынов немецкой нации»...
Почти следом за Луцем на «дачу» пришел Николай Поцелуев.
— Уверен, что гранату в Даргеля бросил кто-нибудь из медведевцев, — твердо сказал он, перелистывая немецкие газеты. — Насчет захвата броневика, это, конечно, вымысел. А вот то, что гестаповцы после взрыва гранаты будто бы гнались за какой-то легковой машиной, умчавшейся за город, похоже на правду. Об этом многие говорят. Здорово, ничего не скажешь. Можно только позавидовать ребятам. Сначала одного гробанули, потом другого. Правда, я что-то не совсем понимаю тактику этих смельчаков. Если полковник Медведев решил взять на прицел самого Коха, то стоило ли сначала уничтожать Геля и Даргеля? Гаулейтер не дурак, догадается, чем тут пахнет, будет еще осторожнее. Попробуй после этого, выследи его! По-моему, не следовало бы начинать с Геля и Даргеля. Так можно спугнуть главную птицу...
— Нет, Николай Михайлович, все правильно, — возразил Луць. — Пока подвернется случай, чтобы уничтожить Коха, придется долго ждать. Да и вообще может произойти, что он уйдет от расплаты. Уж очень хитер и осторожен, негодяй. Ну а если так, зачем упускать возможность прихлопнуть его приближенных? Нет, все правильно. Эти двое тоже кое-чего стоят. Пусть дрожат теперь за свою жизнь остальные фашистские главари, а вместе с ними и гаулейтер. — Луць с минуту помолчал, задумчиво провел рукой по гладко выбритой щеке, раскурил трубку и негромко добавил: — Тут вот какое дело, друзья. У меня самого сейчас положение не лучше, чем у гаулейтера. За мной, как я полагаю, гестаповцы установили слежку.
— Давно? — едва сдерживая волнение, спросил я. — Почему до сих пор молчал?
— Несколько дней назад. Не говорил потому, что сначала сам хотел убедиться. Теперь точно знаю: гестапо. Подселили ко мне в соседнюю комнату какого-то типа из фольксдейче. Сразу видно, шпик. Следит за каждым моим шагом. Как только я в дом, он тут как тут, начинает заводить всякие разговоры. Интересовался, почему не видно моей жены. Я ответил, пошла, мол, в село, навестить родичей, а он говорит: «Напрасно вы, пан бухгалтер, отпустили жену в такое время. Придут немцы проверять документы, что вы им скажете? Не время теперь по гостям ходить, родичей навещать...» Словом, подозрительный тип. Во все сует свой нос.
— Может, надо познакомиться с ним поближе да убрать его к чертовой матери? — как обычно, горячо проговорил Поцелуев.
— Убрать можно, но не в этом дело, Николай Михайлович, — возразил я Поцелуеву. — По-моему, Ивану Ивановичу надо немедленно бросать свою бухгалтерию и переходить на нелегалку. Немедленно, сегодня же. Слышишь, Иван? — повернулся я к Луцю.
— А почему, собственно, бросать бухгалтерию? — произнес он спокойно. — Бросить, конечно, нетрудно. Но я уже говорил тебе, не вижу в этом надобности. Что в том, если директор фабрики оказался подпольщиком, бежал от гестаповцев? Я всегда могу доказать, что с директором, кем бы он ни был, у меня не существовало никаких отношений, кроме служебных. Пан Новак, мол, был шефом предприятия, а я всего лишь счетный работник, служащий. От шефа мне и самому много раз попадало: орал на меня так, что в ушах звенело. Это все могут подтвердить. Так что бросать бухгалтерию нет пока необходимости. Кстати, ни Беер, ни Бот после твоего исчезновения на фабрике не появлялись. Не распорядились даже, кому замещать директора. Короче говоря, по службе у немцев ко мне не может быть никаких претензий. Я даже так думаю: если бы в истории с армянами-легионерами не была замешана Устина, гестаповцы не пришли бы и за тобой.