— Ирина, — повернулся я к Соколовской, — немедленно одевайте ребенка и уходите к кому-нибудь из соседей, только подальше от этого дома. Вы тоже, Галя, идите! Побыстрее! Вам нельзя здесь оставаться...
Закутав девочку в одеяло и накинув на плечи пальто, Соколовская вместе с ребенком выбежала за дверь. Следом за ней, как была в одном платье, вышла и Галя. Минуту спустя вернулась с двумя ведрами:
— Кладите все сюда! Нужно спрятать!
Я быстро уложил в ведра толовые шашки и гранаты. Одевшись, мы вышли во двор. Дул морозный ветер. Неподалеку серели припорошенные снегом развалины какого-то здания. Отнесли ведра туда, засыпали сверху мусором, стали наблюдать за домом, который только что покинули, уверенные, что гитлеровцы все же заглянут туда. Но вокруг по-прежнему было тихо.
Совсем успокоившись, Галя вынула из кармана носовой платок, стала вытирать мне лицо. Оно покрылось волдырями, руки тоже. Хорошо еще взорвался только испорченный запал, а не граната. А бахни противотанковая граната, от детонации взорвались бы обе банки с «начинкой» — и всему конец. По меньшей мере, разнесло бы полдома.
Постояв еще несколько минут у развалин, мы вместе с Галей стали пробираться к дому, где жила Лиза Гельфонд. Темные улицы были пустынными. Видно, холод загнал под крыши даже патрульных жандармов. Я поднял воротник пальто, на самые глаза надвинул кепку. Это несколько маскировало обожженное лицо. Но не знаю, чем бы все кончилось, если бы с нами повстречался жандармский или полицейский патруль? Галя шла рядом, подбадривала меня, даже улыбалась, хотя обоим нам было не до шуток.
Несколько в стороне от главной улицы, которую оккупанты назвали Гитлерштрассе, на площади перед бывшим зданием областного суда, немецкие саперы устанавливали столбы с перекладинами. Глаза Гали расширились.
— Смотрите, что они там делают. Видите?
Я видел. Немцы устанавливали на площади виселицы.
Лиза сходила за доктором Клешканем, давним другом и опекуном подпольщиков. Обычно он молча делал свое дело и лишь иногда ворчал себе под нос, ни к кому не обращаясь: «Можно подумать, что людям нравится ловить своим телом куски металла. Опять пуля! Ну и конечно же случайная!»
Доктор, не раздеваясь, быстро намазал мне какой-то мазью лицо, руки, вынул из кармана бинт и, несмотря на протесты, ловко обмотал лицо, оставив неприкрытым лишь правый глаз. Забинтовал обе руки. Из-под марли выглядывали лишь два пальца на левой руке.
Как только доктор, попрощавшись, вышел, сидевший до сих пор молча Серафим Афонин сказал:
— Дождемся ночи, Терентий Федорович, и в отряд. Погода нелетная, партизаны, наверно, еще не вышли в рейд. В таком виде вам только в лесу и можно укрыться от фашистов.
— Партизанам нужны бойцы, Серафим, а я сейчас даже в кашевары не гожусь. Да и вообще, брат, в отряд нам возвращаться рано. Придется тебе сейчас прогуляться по городу, принести сюда мины и гранаты. Галя покажет, где они спрятаны. Только осторожно, скоро будет совсем светло. Провалишься, считай, что мы оба виноваты в срыве боевой операции, Ребята, наверно, уже действуют, нам от них отставать нельзя.
— Ребята действуют, — сразу повеселел Афонин. — Жорка с Мартынюком на Школьной двух полковников ухлопали.
— Так уж и полковников. Что они документы проверяли?
— А погоны зачем? — обиделся за друзей Серафим. — Слава богу, различать немецкие погоны мы научились. Оба полковники, оберсты по-ихнему. Один молодой, другой постарше. Подъехали к штабу на легковушке, тут им и конец пришел: одного прихлопнул Жорка, другого — Мартынюк.
— А ты что, там был?
— Да как вам сказать, — замялся на секунду Афонин. — Я недалеко в стороне стоял, все видел. Серов сюда недавно заходил. Сказал, что генерал Кицингер со своим штабом уже смылся из города. В помещении штаба Сашка застал только одного офицера — бумаги он жег. Ну Серов живым его не отпустил. Одним офицером у Гитлера стало меньше.
— Ты вот что, Серафим, поторапливайся, — прервал я Афонина. — Там в жестянках с гранатами и толом магнитные мины лежат.
Афонин схватил шапку, быстро оделся. Вместе с ним вышла Галя Гниденко.
Мы с Афониным несколько дней жили в квартире Лизы Гельфонд. Кое-что из продуктов нам обычно приносила Люба Комаровская.
В то утро Комаровская пришла бледная, расстроенная.
— Немцы сгоняют людей на площадь к зданию, где раньше помещался областной суд. Площадь окружена солдатами и офицерами. Наших, наверно, вешать будут, — срывающимся голосом сообщила она.