Язык ситуационистов несет на себе печать языка немецкого идеализма: те же понятия отчуждения, опредмечивания, овеществления…
Я действительно храню о ситуационизме очень хорошие воспоминания, но это светило для меня уже погасло, эта звезда мертва. Чего не скажешь, если иметь в виду мое отношение к философии Ницше и некоторых других мыслителей. Ситуационисты были подобны метеорам, и мне не хотелось бы давать им исключительно негативную оценку — общение с ними оказалось весьма важным событием в моей жизни. Однако все самое главное в той или иной вещи связано с моментом ее появления.
Именно в момент их рождения и необходимо стараться подхватывать идеи. Став зрелыми, они часто перестают быть плодотворными, утрачивают гибкость на стадии догматического развертывания и неизбежно начинают клониться к своему закату…
В 1966–1967 годах в журнале «Утопия» мы определились со своим полем исследования и сформулировали ряд основных тезисов, направленных против си-туационизма. По сравнению с ситуационистами нам удалось в гораздо большей степени выйти из сферы политики и идеологии: мы оказались по ту сторону отчуждения…
В «Утопии» вы также отказались от свойственной ситуационистам «большевистской» надменности, от их бесконечных отлучений, импровизированных трибуналов, разного рода обвинений и т. п., служивших в конечном счете цели мобилизации ими своей революционной энергии… И от психологии проказливых школьников, особенно заметной в их каламбурах…
Вы правы, в такого рода бунте, действительно, есть что-то юношеское… Для меня это был период подготовки к исследованию предметности, общества потребления, к занятиям политической экономией… «Зеркало производства»[69] обозначило мой разрыв с Марксом и открыло перспективу анализу символического обмена… Все это происходило в «Утопии». Мы были уже в сфере трансполитического.
3
Фрагменты афористические
У фрагмента есть свой идеал: высокая конденсация не мысли, мудрости или истины (как в максиме), но музыки — «развитие» здесь, по-видимому, вытесняется «тоном», чем-то артикулированным и напевным, дикцией; судя по всему, здесь должен царствовать тембр.
Ваше письмо эволюционирует в сторону афоризма, тогда как ситуационисты всегда ограничивались острóтой [bon mot]. Между острóтой, которая может стать объединяющим лозунгом, и афоризмом, который побуждает к мышлению, есть весьма существенное различие…
Они обожали диалектическую инверсию терминов. «Общество спектакля»[70] Ги Дебора и «Трактат о хороших манерах, предназначенный для молодого поколения»[71] Рауля Ванейгема — это очень целостные работы, выстроенные по законам железной логики… В текстах ситуационистов практически отсутствуют те или иные смещения: будучи большими мастерами в деле организации сдвигов в жизни населения городов, создания соответствующих ситуаций, они, тем не менее, старались избегать этих сдвигов и этих ситуаций в сфере своего интеллектуального творчества, предпочитая роль представителей некой последовательной в решениях высшей инстанции. Но они нравились и своей теоретической строгостью, так что не будем сегодня ставить ее им в упрек… Ситуационисты исходили из идеи — правда, они пытались реализовывать ее несколько односторонне, слишком прямолинейно, — согласно которой надо всегда иметь дело с самыми простыми вещами, элементарными ситуациями, базовыми банальностями существования, с тем чтобы, раскрепощая содержащуюся в них взрывную энергию, направлять ее, в случае необходимости, вверх для разрушения целого. Действительно, энергию для уничтожения системы, для устранения любой целостности мы должны искать именно в сфере абсолютной разрозненности… Мы, следовательно, обязаны уметь контактировать с миром на уровне его фрагментов. Ситуа-ционисты ценили фрагментарность, но только не как способ письма — их письмо ее почти полностью исключает.
Их тексты не что иное, как трактаты в немецком духе, царство Wissenschaft[72], достаточно тяжеловесной в силу ее предельной систематизированности мысли…
Особой привлекательностью для меня такого рода мышление не обладает, поэтому я всегда несколько настороженно относился к великим немецким философским системам, которые в известном смысле действительно были близки ситуа-ционистам… Читать Ницше, Гёльдерлина и Сада и писать строго последовательно практически невозможно… Одно противоречит другому! Декон-структивный поворот в области философии уже произошел, и закрывать на это глаза, на мой взгляд, было бы ошибкой. Вместе с тем великие системы, как мне кажется, по-прежнему оказывают на нас некоторое влияние, и прежде всего последняя из них — система Хайдеггера.
Не так уж трудно заметить, что между, к примеру, «Символическим обменом и смертью»[73] и книгами «Cool Memories»[74] есть различие: первая работа все еще теоретична, тогда как вторая является афористическим текстом… В афоризме, во фрагменте заключено стремление к максимальному освобождению от всякой массивности, и в нем вещи предстают в ином свете: когда мы берем объекты в их разрозненности, когда мы размещаем их в своего рода разреженном пространстве эллипса, они неизбежно трансформируются. В этой связи интересно одно из высказываний Лихтенберга. Когда кто-то заметил ему, что он очень располнел, Лих-тенберг ответил: «Жир — это ни душа, ни тело, это ни плоть, ни дух, он есть продукт утомленной телесности!» Но сказанное можно отнести и к сфере мышления: тяжеловесная мысль есть продукт усталого духа, усталый дух, как и уставшее тело, продолжает производить, он не останавливается, однако производит он именно тяжеловесность!
Новая версия ацедии[75]… Кажется, Леонардо да Винчи любил проводить различие между способами действия живописца, который присоединяет к холсту новую материю, и скульптора, отсекающего от каменной глыбы все лишнее. В первом случае произведение создается за счет процесса аккумуляции, во втором — посредством расчистки, изъятия. Это разграничение, по-видимому, справедливо и для письма: одни конструируют системы, а значит, последовательно дополняют часть до целого, другие же, напротив, ориентированы на избавление от целостности, на выход в область фрагментарного.
Это хороший образ. Действительно, существуют два вида письма: то, которое связывает элементы и создает системы, и то, которое, наоборот, рассеивает совокупности и характеризуется особым вниманием к разрозненным деталям. Причем обращение к разрозненному, фрагментарному типично не только для афористического письма, но и для искусства фотографии…
Афористическое письмо нельзя назвать по-настоящему легитимным… Во Франции, поскольку здесь оно имеет определенную историческую традицию, его признают, но в Америке дело обстоит прямо противоположным образом! Когда американцы прочли «Америку»,[76] они высказались об этой книге весьма негативно: в такого рода тексте они увидели нечто дьявольское, он показался им неким кощунственным преступлением против канонической формы аргументированного изложения… Самое интересное, что, по сути дела, так оно и есть. К афоризму в целом относятся достаточно отрицательно потому, что, будучи насилием над дискурсом — но не над языком [langage], — он всегда в каком-то смысле стоит на стороне зла…
Известно, что произведения современной американской литературы пишутся с размахом: американцы стремятся к тому, чтобы в их книгах было никак не меньше тысячи страниц! Это касается и теоретических работ. Да и во Франции самое небольшое, в сравнении с другими, эссе — это текст весьма внушительных размеров… Создается впечатление, что, по мере того как наша эпоха погружается в нестабильности, она прибегает ко все более солидным способам самовыражения! Поистине любопытный феномен компенсации!
70
«Общество спектакля» (1967) — наиболее известное философское произведение Ги Дебора (см. рус. изд.:
71
«Трактат о хороших манерах, предназначенный для молодого поколения» — работа Р. Ваней-гема, вышедшая в 1967 году.
74
«Cool Memories» (буквально: «Холодные воспоминания»,
75
* От греческого «akêdia», что значит «равнодушием беззаботность», но также и «вялость» и «утомление». Перейдя в латинский, а затем и во французский языки, в монашеской среде этот термин получил значение духовной усталости.
76
«Америка» — работа Ж. Бодрийяра 1986 года (рус. изд.: