Я пытался заговаривать о его приятельстве с экипажем, но он резко ответствовал, чуть не бранно, всякий раз: то на польском, то на немецком,то на французском, мол тебя это не касается. Но однажды, я увидел, как он разговаривал с ними, осязал пальцами, здороваясь и лаская по маленьким головкам, и, указывая на меня, говорил:
- Это - мой сын... лю, лю, лю, лю...
На своих марсианских прогулках, обычно на земле, он спал. Под ногами был серовато-красный песок. И он пытался в нём копаться, надеясь выкопать некий особый марсианский корешок на земную рассаду.
Узловатые пальцы вгрызались в старый кожаный довоенный диван и даже я физически ощущал, как он ищет их - корешки в неком инопланетном гумусе, а находит только песок, песок и, снова, песок - серый, чёрный, красный, пока не начинает звучать страшная команда:
- Лю! – солнечная радиация! И его погружают его проводники в какой-то странный скафандр.
В скафандре на него смотрели его собственные лица: от младенческого - до концлагерного, от концлагерного - до керченского капитанского, от капитанского - до босяцкого, от босяцкого – до лика ополоумевшего биндюжника со стокилограммовой бочкой солений у себя в широком заплечье. Он ставил бочку, куда указывала усатая продавщица, и выдыхая, уже только по привычке, сам себе говорил:
- Лю.
Как и положено столь особенному челу, он умер от суицида, купив 17 флаконов "Лидии", выпил их запойно и страшно, а к утру за ним из морга уже пришли санитары и к ангелам срать понесли на старой полосатой простыне из его довоенного детства.
Душа тогда и перебралась на Марс. Там она и встретилась с давно знакомой восьмёркой чувачков, которых при жизни он называл своим экипажем, своим морским экипажем каботажной шхуны, которая попала в невероятный шторм между Лиссом и Зурбаганом и выжил он только один...
Они бы и дальше бродили по Марсу, пьянея от счастья вечного общения душ, не случись в эпоху Илона Маска нечто следующее. Хотите знать? Следите за новостными вечерними публикациями... Самому мне время перейти на несколько Му на планету Муэта. Му - это, как Лю, но диалект у муэтянок иной... Так что - Му, Му, Му и ещё одно Му. С тем и проехали...
4.
Бродить по Марсу - паранойя... Когда пил, помнил, что флаконов "Лидии" было семнадцать... В квартиру заглядывала кладбищенская старушка Машенька. Умоляла отдать бутылочки на сдачу, не хлебушко... Не бить о стену, а паче, не запускать в нее старенькую...
- В голову, Николушка, всё равно не поцелишь, а бутылочку жалко. Завтра бы и сдала...
- Не будет завтра, старица, не будет, Маркеловна...
- Я, Коленька, давно уже не Маркеловна. Я - просто благая Машенька – блеяла кладбищенская старуха, напрягая и раздражая организм предстоящей ночи. Вечер жизни был пройден. Экипаж вокруг отца бродил странными сжимающимися кругами, он ощутил последний острый желудочный спазм и желудок прорвал кровавым калом и болью. Он уходил...
Меня рядом не было. Его корчило и било в последних земных конвульсиях, но он давно отпустил меня, своего единственного земного отпрыска и только успел спросить растеряно экипаж: А теперь, теперь же что? Я же - не Мартин Иден... Я же, даже, не иден... Не иден Зорик, погибший от инъекции доктора Смерть в берлинском концлагере в 1943 г.
У Зорика были лагерным капо выбиты зубы, и оттого, он отчаянно шепелявил...
- Я - Жорик, - извиняющимся тоном говорил он Бесу. Бесом был мой отец... Жорика я не знал. Но именно ему концлагерный Бес пообещал, что женится на еврейке... И назовет сына Жориком...
Если у него мать будет а идише, то и он будет иден... Но Жорику больше не надо... Жорик уже свое отстрадал. Сегодня гаупман дал Жорику конфетку. А конфетку гаутман дает только однажды - перед уколом, а потом, отпускает. И теперь все будут наблюдать, в каких страшных муках умирает Жорик.
Интересно, а на Марсе, Жорики тоже будут страдать? И немцы будут на Марсе?
- Немцев я на Марс не пущу, - пообещал Жорику Бес и не отошел от него последующие несколько предсмертных страшных часов.
В какой-то момент к нему подошел сам гаутман и выдал Бесу санитарную повязку последнего друга. Это была повязка лагерного мужества. Эту повязку одевали на себя в бараке умирающих от инъекций доктора Менгеля иденов очень немногие.