12.
Мой отец - легендарный Бес Коленька был сам сосредоточением всяческих легенд, мифов и байек - всё это в нём закипало годами перемешивалась в его нетрезвом сознании и разрасталось до невероятных по форме и объему событий,
Правда, во многих подобных байках из его прошлого выскальзывали наружу некие общие совковые побасенки, которые были в быту между зеками, бомжами и бичами. О бичах особо: бывшие интеллигентные люди были достоянием мест не столь отдаленных с расположенными рядом с ними местами повсеместного ссыльного жительства бараками, полубараками, палаточноми городками. щитовыми домиками с рубленными древесными венцами стен-колодцев и всякой подобной хренью.
За один отопительный сезон в таких поселениях могло выгорать от 1 до двух трех десятков труб. В каждой такой трубе ютилось 5-10 ссыльных, и если выгорала труба - гибли и сильные.
Иногда в таких призонных трубах сидели и голодали, отрабатывая сожженную трубу, иногда замерзали на смерть непринятые в другие трубы вчерашними подельники-погорельцы. а иногда всё устраивалось вполне тип-топ. Для этого надо было просто врать, врать и врать - много искладно.
Телевидения в ту пору не было, и только память могла подбрасывать в общий вечерний котёл скуки жарких дровишек. В этом смысле моему отцу повезло, в сорок пятом году он как несовершеннолетний узник не отгреб сталинскую десятку, не получил жесткой совковой инфильтрации, а просто случайно, на одной пацанячьей молве выгреб в мире, где всё решали всяческие особые отделы и ревностные особисты.
Отец оказался действительно совковым особистом полезным - и по сути экспериментов врача-садиста Менгеле, и по своему удивительному дару вовлекаться в любую окрестную языковую среду: еврейскую, немецкую, польскую, сербскую, украинскую, русскую...
Он легко говорил на восьми диалектах немецкого языка, отчего всегда был полезен при допросе концлагерных эсесманов - от рядовых до высших должностных рангов, принципиально говорящих со следавателями только на хох-дойче.
А вот дальше уже, уж простите, миф! Легенду отца было бы трудно понять, но она накрепко засела у него в голове. И вот согласно этой легенде, дело вроде бы выглядело так: Бес Коленька оказался в числе освобожденных узников медицинского концлагеря под Берлином весной 1945 года.
Относительно самого детского концлагеря лагеря, куда он попал ещё летом 1942 года прямо из оккупированного фашистами Киева. Ну, а летом 1942 года, если он родился 1927 года, ему уже было полных 15 лет. И тут совсем вроде бы непонятно, почему он, почти взрослый мужчинка оказался в детском лагере?
Если бы не одно но... у немцев было записано, что он имел брата-близнеца, к тому же имел русые волосы с польской особой цветовой пегостью, имел прямые почти римские черты лица и по немецким понятиям был почти испорченным арийцем. Это было почти невероятным стечением обстоятельств. удивительно совпавшими для простого киевского украинского разнокровки - полу-украинца, полу-поляка.
Удивительно, но факт - Бес Коленька оказался не в Дахау, не в Треблинке, не в Освенциме, а в детском медицинским лагерем под Берлином, где исследовали одну-единственную проблему - выведение новой арийской расы ценой десятков тысяч жизней славянских детей из 12 стран славянской Европы.
Еврейских детей и немецких детей коммунистов и социалистов и прочих истов, которые не приняли фашистский режим в Германии, как и у моего отца, появился шанс выжить, а его тяга к изучению языков получила окрестные, увы, концлагерные он возможности, расширенные живостью его характера и природной настырностью.
Он легко говорил на польском языке и, благодаря поиску языковых различий польского, незнакомых ему в Киеве он изучил польские диалекты различных воеводств одного любопытства ради, и диалекты немецкого языка от швабского до берлинского, от тирольского до австрийского... Благодаря чешскому, созвучному польскому языку, он изучил немецкий диалект Судетской области... И так далее, и тому подобное...
Ведя лагерную жизнь невольного шута-пересмешника, Бес Коленька играл словами, жил этими словами, ерничал и жаргонил словами, потому что ничем другим жить он более не мог, и это его спасало...
Это было его единственной правдой! Всё остальное было привнесенной его горькую жизнь фуфелью, которая стала с года странной подложкой его жуткой легенды.