В расположение отряда из всех проштрафившихся мальчишек Венчик возвратился последним. Сверстники и сверстницы давно уже сладко спали и сопели себе в две дырочки. Только из крайней палатки отрядной Аллы Борисовны шли тихие проникновенные стоны под настоятельные просьбы-мольбы педагогически нерадивого физрука.
– Алка, стерва, пусти! – сипло басил недавний морализатор.
– А вот и не пущу, Жорочка! – строго, но затем почти ласково отвечала Борисовна. – А пущу, так не отпущу, – говорила она уже плотоядно.
– Да пускаю же я тебя, глупого, – в голосе начинали звенеть уже капризные нотки.
– Ты только больше не берись воспитывать моих маленьких глупых зайчат! Я сама как следует воспитаю... Ой, та-ю... Ю... А-у... Ы-у... У... – дальше голос отрядной засосало нечто, что внезапно затрясло щитовой корпус палатки и даже окрестные ей берёзы.
Далее в палатке отрядной ритмично заскрипели пружины кроватной сетки, плотно придавленные парой матрацев и взгромоздившейся на них промискуитетно-комсомольской парой погнавшей на всех парах распугивать мирно дремавших на берёзах глупых летучих мышей и странно поразив далеко не глупого мальчугана…
– Бог дал за окнами свет, дамы и господа!..
– Далеко не сегодня... Далеко не сегодня. Мешки и смешки начались в 1968 году. В лагере пионерского актива над Днепром...
2.
Словацкий пионерский отряд подвезли к лагерным воротам в пятом часу утра. Словаки и словачки в белых канатье из, конечно же “французской соломки” разбрелись маленькими группками по всему лагерю, спящему и приверженным светлым молочным эргрегором детских счастливых снов.
И только немногие “жаворонки” повысовывались из палаток затем, чтобы, протря свои сонные глазки, увидеть ещё одних соцлагерных иностранцев. Им-то и показалось, что на отдельной лагерной территории в самый разгар солнечного пионерского лета открылся грибной сезон.
На деле же девчушки и мальчуганы в бело-сине-красных галстуках из Броно выглядели более статно и менее драматично, чем их советские сверстники.
Юные чехословаки навезли с собой 50-граммовые баночки с куриным паштетом из Австрии, с которой у центрально-европейской соседки, как говорится, было «Вась-Вась». Привезли с собою импортные подростки-детушки и кукол Гурвинека в комплекте с его стебанутеньким папой. От этих куколок всех немедленно повело – запахло чем-то более мягким, более домашним, чем дико кукарекающие по утрам пионерские радиогорны, от которых под ложечкой у кого только не ныло.
И, конечно же, привезли с собой иностранцы всяческие по размеру колоды затейливых и пикантных игральных карт с порношлюхами явно высшего арийского происхождения, из-за чего именно эти карты, а не фуц-Гурвинеки стали самыми желаемыми сувенирами, после которых по цепким рукам элитно-совковых щенят, активных в своём пионерстве, шли сами молодые словачки, сметанистые на вид, нов бледно-рыжих опалинах густых хлопьев веснушек, разбросанных по всему телу – от самых мочек очаровательных ушек и до пят, где и там их было, что опят придорожных...
"Танцуй, танцуй, выкруцай, выкруцай!
Добру пецку не зруцай, не зруцай!
Добра пецка на зиму, на зиму.
Нема кожный перину, перину"...
Загремели лагерные лабухи на вечеринках до самой маковки лета 1968-го...
Но до маковки лета и чехословацких событий было ещё далече и все эти русые да русявые, паленные да рыжие Катаржины, Маржечки, Индриги. Ружены, Божены, Иржички и Мадлены пленили сердца лагерных донжуанов, к коим вдруг по случайной нелепости причислили и стеснительного Вениамина, который просто оторопел, когда напротив его палатки поселили, правда, не шесть, как у советских мальчишек, а всего только четыре словачки: две Катаржины, Маржечку и Ружену.
3.
Если честно и откровенно, то самым гадким утенком среди своих сверстниц-подруг выглядела Ружена, но у неё были потрясающе огромные, хотя и огненно-рыжие местами ресницы да еще непомерный рост, ибо от пяток до коленок было в ней росту столько же, сколько у самого низкорослого Венички от пяток и до бедер куда более чем у самой Ружены неузких и рыхлых.
Ружена оказалась невероятно мечтательным и прожорливым существом. Она с искренне добродушной улыбкой принимала угощение киевлянок и киевлян, и поглощала их со скоростью полёта американского космического корабля “Apollo”, так что в места общественного пользования тянуло её чаще других.