Процедил так специально, что бы мы его поняли... А затем стал бить фашизоидного мальчишку ногами. Он бил его долго. Старый фашист бил молодого, всхлипывала Урсула, и так было до тех пор, пока их не развёл лагерный радист Николай. При этом он бросил:
– Довольно!... Свои фашистские штучки оставьте для себя, ребята, для вашего Фатерлянда, для вашей любимой Германии...
Уже перед закрытием смены, с тем, чтобы оздоровившиеся отпрыски своих родителей выглядели ещё лохматее, их повели помыться под душем. Требовалось отмыть речной песок и заеложенные тем же песочком царапинки. Иных явных поводов не было, разве что пришла директива, что где-то в очередной раз утонул нерадивейший на Земле пионер, отчего был то ли объявлен траур, то ли всеобщая педагогическая перестраховка. В иные годы в лагерях из-за подобной перестраховки иногда не позволяли купаться по несколько дней подряд в самые распрекрасно знойные дни.
5.
Подготовка к походу в душевые оказалась весьма и весьма занимательной и многотрудной. Проверялось и многократно перепроверялось присутствие мыльниц, мыла, банных полотенец и отрядных эмблем, за которыми то и дело носились в палатку старшеньких в отряде девушек – существ основательных и дисциплинированных, среди которых наиболее серьезной казалась выделявшаяся своими зрелыми девичьими формами Данка Ковальчук с огромными серыми глазами и пышной за пояс косой.
Она всё время переносила внешнюю суету и распарку вполне положительно, сидя на своей кровати у тумбочки, на которой лежала стопка эмблем и стояло раскладное зеркальце. В зеркальце Данка смотрела на себя внимательно и даже как-то “сурьезно”. На ней был какой-то откровенно взрослый блузон – весьма и весьма декольтированный, появляться на улицу в котором она не отваживалась, но зато в самой палатке чувствовала себя в нём вполне.
Из-под блузона выбивалась огромная и почему-то чуть даже румяная грудь. Такую грудь Веничка однажды уже видывал. Но та первая принадлежала его бабушке Еве и была обычно скрыта огромным бюстгальтером, за которым дедка Наум уезжал обычно на толкучку куда-то в Клавдиево, откуда возвращался пьяненьким и обычно радостно вскрикивал:
– Ева, золотко, меня опять пытались объегорить прямо на примерке, но я четко помнил, что чашечки бюста не должны наползать мне на уши. Те, что наползают мне на уши – это уже десятый размер, а у тебя, либн майс, только, слава Богу, девятый.
Веничку словно заклинило. Откуда у почти его сверстницы “слава Богу, девятый” он так и не постиг, но, увидев, приоткрыл рот и замер перед Данкой Додиком Ришелье”. Должно быть, и легендарный основатель Одессы однажды остолбенел оттого же. Но Данка только лукаво улыбнулась и подобно конотопской ведьмы окрысилась взрослой, почти старушечьей рожицей:
– Получил эмблему и брысь! Тоже мне пузатая мелкота... – И хотя Веничку вроде бы и вынесло к остальным суетящимся во внешнем мире мальчишкам, из транса он так и не вышел, в том же таки трансе он и вошел в помывочный предбанник, и очнулся только в теплых как патока руках отрядной Аллы Борисовны. Со всех сторон на него несли девичьи и женские форма, над которыми довлел бюст гогочущей над ним Данки и бедра Аллы Борисовны:
– Бейте его! Это Веничка! Точно придурко!
– Не бейте его, он ведь и точно пришибленный! Лучше завяжите ему полотенцем глаза, а мы его здесь рассмотрим!
– А давайте мы ему бантик завяжем. Правда, с волосиками у него не густо, но хотя бы на шею...
– Стоп, курочки! Нельзя над мальчиком издеваться. – Строго сказала Алла Борисовна. - Глазеть он на вас будет не слишком. Я ему уже успела голову намылить. А мыло щиплет глаза. Так что он ничего особого не увидит. А вот если выйдет от нас замазурой всем нам стыд, да и только. Поливайте его, чем можете, и никому об этом ни слова!
– О, я и лейку взяла с собой! А у меня есть спринцовка, а у меня...
– Стоп! Никаких у меня! Много узнает – состарится! Приступаем!..
Сквозь мыльную пену к телу ошалевшего и онемевшего Венички потянулись девичьи пальчики. Они мыли и щипали его, ощупывая как пришельца, выпавшего из пролетавшего над лагеря НЛО, отчего Веничка только всхлипывал и сычал под всеобщую распарку и хохот.
Вдруг, как по команде, все процедура внезапно прервалась. В помывочную вошла пожилая лагерная медсестра Клавдия Львовна, затмившая своими формами и бедра Аллы Борисовны и грудь Данки-Данаи:
– Это надо же так по-дурацки истязать будущего мужичка! Мальчонка не собачонка. Отступитесь, бессрамницы. Где его там трусики, шорты. Наденьте все за него и немедля выставьте за дверь. Пусть парнишка продышится. Это надо не очки, так лобки...