2.
Выдумщик Жорка рассадил двух зеленых кузнечиков, которые и ловились разве что в Детстве, в два спичечных коробка, связанных между собою особой ниточкой, которая в каждом коробке была привязана к ограничительной палочке. Двое “говорящих” обычно растягивали нитку, соединявшую переговорные “трубки” — спичечные коробки с кузнечиками, которые полагалось прикладывать к уху, чтобы услышать послания томящихся в коробках узников.
Резвые жители окрестных трав с “коленками назад” протестовали против своего интернирования и хватались за палочки, которые стесняли и без того их тесные коробочные камеры. От этого из коробков шло непрерывное потрескивание – “телефонные” узники требовали свободы, и вреднючка подлая Гильда Вонс выпустила их ночью из плена. Утром “говоривших” подобным образом мальчишей настигла информационная тишина. И тогда Веничка надумал саму Гильду Вонс усадить в опустевший телефон, из которого вдруг уже от нее мальчик услышал:
На маленькой завалинкесидел кузнечик маленький.
Он ел травинку сладкую,росинкой запивал,
а тихим сытым вечером,когда всем делать нечего,а
звездным добрым вечеромна скрипочке играл…
Естественно, эту песенку пела старушка – “баба из нагана” — несносная Гильда Вонс…
Нас настигла информационная тишина. Мы ее даже не репетировали. Она просто вышла на нас, вырвавшись из спичечных коробков нашего изумрудного детства. Одинокие метеозонды прорывались из изумрудного мира в лазурный, который регулярно патрулировали реактивные "чумаки"… Они стерегли мирное небо — маленькие серебряные птицы, за которыми оставались полозья поднебесного "битого шляха", обещая нам, глупышам, приоткрыть перед нами Вечность…
3.
Со временем Веня заметил, что порхающая старушка странным образом все время пыталась в чем-то ему помочь. Случались странные вещи.
Как-то вечный следопыт Жорка Кожанов нашел в густых зарослях крапивы за одичавшим дачным малинником самый настоящий армейский противогаз. Маска противогаза была сделана из светло-серой довоенной резины, а гофрированная труба заканчивалась, как и положено, жестяной ржавой коробкой, в которой надлежало быть фильтру из активированного угля. Но в пять лет такого не узнаешь, пока не раскрутишь коробки.
А не раскрутишь потому, что резьба заржавела. Осталась надежда проковырять в ржавчине дырку. Так Жорка и сделал, и из распавшейся на рваные кусочки коробки высыпался уголь вперемешку с монетами – царскими, фашистскими и покоренных фашистами стран – Польши и Франции…
Монеты поделили по-братски: Верке – две – девчонка, а Веничке с Жоркой по пять…
Но Верин папа с этим не согласился. Он был нумизматом. Так у Венички появился барабан, а у Жорки гармошка, и с тех пор в садике стали звучать “лопушиные” концерты. Веня с Жорой любили выступать в лопухах, но не долго...
Как-то мальчоныши, прихватив с собой неразлучную с ними Верку, смело забрели в лопухи, чтобы заняться особой важности делом — понажимать толстые стручки-самострелы, которые взрывались под пальцами и осыпались на землю белыми капельками спелых мелких семян.
Эффектнее других обычно выглядел тот естествоиспытатель, у которого оставались от недавнего стручка самые витые завитки. Они ценились всего более, как признак особого геройства, поскольку одним из самых любимых сказочных героев был украинский мальчик-с-пальчик Барвинок.
Правда, с именем, по мнению Жорки, он подкачал. Жорка говорил, что у него самого была целая куча имен: и Жора, и Георгий, и Гоша, и Жорж и даже граф де Жермен. Но с графом, по мнению Венички, он явно перегибал.
Не отставала от Жорки и Верка, называвшая себя попеременно то Верой, то Вероникой, то Никой... И даже Ныкейвой, но, Веничка точно знал, что на “гражданском” языке так зовут очень нехороших тетенек, вся нехорошесть которых заключалась в том, что они меняли дядечек, как перчатки, и при этом неплохо зарабатывали...
А Веничкина мама зарабатывала мало, но зато она была учительницей музыки, и у них в доме был Ваничкин папа Марик и метроном. Дедушка Исаак говорил всегда, что и папа Марик, и музыкальный метроном в их доме одинаково бестолковы, и тогда мама Люся начинала потихонечку плакать и упрекать Веничку за то, что он слушает столь глупые разговоры взрослых людей:
— Что же ты, Вениамин, — говорила она, — позволяешь себя вмешиваться между взрослыми. Ишь, как навострил ушки свои на макушке. Да, хочешь знать, взрослые — очень скучные люди, и все разговоры у них — скучнее не бывает, если только, конечно, они не дают знаний.
Но, видно, дедушка Изя по части знаний давно истощился и вечно прятался за газетой, из-за которой он временами сообщал новости особого рода:
— Противогаз тот, что детки подобрали за Байковой горкой, слава Богу, не мина. Их там после войны — залежи. Мины бы им не найти —рук-ног не соберут, а противогаз — два стеклышка и только. Стеклышки, наверное, уже потускнели, как все старые оконные стекла, и через них можно смело смотреть на радугу...
— Папа, не надо нас здесь пугать — не надо “пи-пи!”, “би-би” задавит!
— ...Жорка! Через противогазные стекла можно смотреть на радугу! — вдруг на все лопуховье заорал радостно Веня.
Тут же к нему подлетела внучатая бабушка сказочного Барвинка и покрутила перед мальчиком у виска.
— А зачем нам смотреть на радугу? — заинтересовалась любопытная Верка.
— А где эти стеклышки? — задался вопросом Жорка.
И здесь Веня сознался, что когда стеклышки выпали из растерзанного противогаза, он их спрятал и “засекретил”, что означало, что мальчик их прикопал, тем самым скрыв от друзей. Друзья обиделись и не позвали Веничку посмотреть, как они будут в первый раз по инициативе всезнающей Верки по-настоящему, по-взрослому целоваться.
Веркины веснушки вплетались в радугу, радугу разрезал на части, кромсал битый шлях "чумацкого поднебесья", по которому проползали тигробизоны. Над стадом облачных тигробизонов медленно пролетал метеозонд, к миниатюрной аппаратурной корзинке которого сидел сам Незнайка. Он смотрел на Верку в подзорную трубу и уважительно кланялся девичьим веснушкам.