В таких амбарчиках, в самый лютый холод им спать надлежало, а здесь – только две боковые и тыльная стена, тогда как фронтальная приподнята и словно открытая всем встречным ветрам.
Это и есть место хранения особой звёздной моторки. Она - то ли невидима, то ли давно уже не на месте. Всё полуоткрытое помещение, словно в сплошном запустении. Есть некие признаки жизни и речные аксессуары – багры, сети, крючья, уключины и даже вёсла.
Сети в неком замешательстве переплетены с некими неземными повысохшими рептилиями, не рептилоидами. Это было бы оскорбительно как для серых, так и для зелёненьких человечков.
Здесь в присутствии весьма выразительных лиц и рож мой покойный отец крайне нетрезво читает Омар Хайяма. Рожи и лица узнаваемы. Все в пройденном, пережитом, несуразном:
"Что пью вино – не отрицаю, нет,
но по напрасному хулишь меня сосед.
Когда бы все грехи рождало опьяненье,
тогда б слыхали мы один лишь пьяный бред".
Поземному самое время как – сейчас полагалось горько и громко сморкаться и начинать видеть запредельные сущности. На сей раз, к слову сказать, было явлено сразу восемь простейших сущностей, и у каждой вид мокрично-сущнопакостный.
Всяк одинаково зелён, лыс, низкоросл, злонамерен и вязок.
Всяк с видом неким особым, словно уже пригнул отца, умял, связал мысли его и помыслы, члены и вздохи, и притом, порвал струны души…
Взор у отца расплескался, растекся и мигом остекленел обезволено ломко, лишив всяческих новых помыслов и намерений. И ведь это только один.
И, ах если бы только один. А то восьмером навалили на отца мелкосущности боль восьмой степени и довели её до жесточайшего по гроб жизни бесчувствия…
Психоаналитик выдержал надлежащую паузу. Затем негромко и осторожно спросил:
- А у этих злонамеренно мелкосущностных есть имена?
- Как некогда отец, я сперва прозвал бы их просто зелеными. Но это не вполне точно. Прежде всего, они туманоидны, вязко туманоидны, как мармеладные мишки Тэффи…
- Позвольте уточнить, не был ли у вашего отца-батеньки при его жизни земной деллириум?
- Да нет же, хотя мне сперва тоже так плоско казалось, мол, белая горячка у него, горячка белая. Отец объяснял всё по иному с ним в ту пору происходящее: несколько более осмысленно, хоть и на патетических нотах.
Мол, сам он словно живой инкубатор, и через него происходит проникновение в наш человеческий мир чего-то мерзкого, иносущего, для жизни земной - ну, просто отвратительного… Хоть внешне, чисто карикатурного и как бы двумерно-плоского, но обоюдоострого, ещё и потому, что то и дело эта плоскость прорезает ткани живые жизни земной.
Сначала в виде отдельных каверн и пятен, а затем идут на прорыв к тебе, человек, и тебе, и тебе, и нам, круша мир людей до оснований и полного низложения в людях всего человеческого… И если при этом каждый отдельный человек не меняется, не мобилизует все свои внутренние ресурсы духовные, - он обречён!
Потому что каждый отдельный человек слаб и всегда в одном броске, рывке, экивоке от той Запредельной бездны, в которой он непременно будет низложен и растворен в грязи житейские.
В одном броске… Был человек и словно бы нет уже него. А есть некий никому доселе не ведомый оборотень, хоть и сам он о том ни сном, ни духом не ведает. И этих самых пор он сам себе и Понтий Пилат, и Марк Крысобой, и Аспид… Кто угодно, но только не агнец небесный.
- Я вас понимаю: когда смотришь в бездну, бездна ответно начинает вглядываться вам в лицо… Вам не кажется, что вся первопричина в том, что ваш отец беспробудно и до последних минут на этой земле пил.
А когда человек пьёт, он всё больше зашивается в себя, в особый свой мир, где никого ему самому равного нет. И это не только очевидно, но и печально.
- Нет, Зигизмунд Лазаревич, мой отец был не более одинок в мире близких ему литературных героев, чем вы в ваших психиатрических заметках о бесконечной веренице пациентов, среди которых отныне присутствую и я сам. Но если вы не выбираете своих пациентов сами, то отец – определенно имел выбор, называемый сыстари вкусом.
Так вот во вкусе моего отца никогда не было ни донов карлионов всяческих мафий, ни тем более местечковых воров в законе. Он с ними даже виртуально не пересекался. Никогда и ни разу.
- У каждого свой вкус, - сказал индус, целуя в попу попугая... Да, уж... В чащах юга жил бы цитрус, но фальшивый экземпляр... Вы, батенька, продолжайте... Это я так...