Выбрать главу


- Но у отца всегда находились некие опорные слеги, как в литературных предпочтениях, так и в горячительных напитках. Скорее вино, чем пиво, скорее водка, чем коньяк, скорее неумеренно вино и водка в тандеме, чем в раздельном умеренном потреблении. 


Да и то в последнее время перед суицидом отец пил всё же скорее в удовольствие, точно так же, как в удовольствие по выходным он поглощал приготовленного им самим гуся в яблоках и непременно шоколадный рулет. Обильно жирный шоколадно-мучной рулет совковой пригарной выпечки...  Оттого и запекали его на обильно промаслянной бумажой подложше...


И вызываемые к жизни потреблением тяжелой алкогольной нагрузки всяческие образные ряды, отец считал только за благо. Высшее элитарное благо, тем и шиковал до последнего вздоха жизни своей, никем не понимаемый и всячески осуждаемый. 


А уж в области микширования всяческих капитанов ему не было равных. По его особому мнению – могли рассыхаться бочонки из-под рома и экзотических вин, стареть и рассыпаться в пыль корабли и в прах морячки с пиратами, а с ними уходить на дно пучины морской года и эпохи, но только не капитаны! 


Я не стал бы их здесь перечислять поименно, поскольку и сам отец был отставным капитаном – от Бога и до последнего вздоха. А вот после его физической смерти у меня во сне он оказался всего лишь в ранге речного бакенщика. Видно в вечности в капитаны он так и не вышел. 


- А вам не кажется, что это вы опустили своего отца до этого ранга, продолжая в преддверии вечности свое особое сыновне отмщение? Ведь это же ваше собственное сновидение. Вы конструктор его предвечных терзаний, вы и только вы безоговорочно списали его на берег?! 


- Нет, Зигизмунд Лазаревич, это он сам прочно сел на крепкую житейскую банку, или если более общедоступно, то на житейскую мель. А без драги, как мне прочно казалось, оттуда его уже после смерти не вымыть. 


- Вот так и отметьте, "как мне прочно казалось"… Когда крестишься – казаться надо… А когда кажется, то почему бы вам не рассказать, что собственно было в вашем беспокойном сне дальше?


3.
Законы денег, законы Кармы, законы Бога… Законы черни, законы счастья, законы сирых… Счастье - это квинт эссенция Радости, а радость по древним канонам Кармы – это выход во всегдашнюю Радосинь: чтоб и Радуга в дугу, и счастье в узел… Как поёт вечно не стареющий Потап со смешливо обворожительной Настей:


"всё пучком, всё пучком – жизнь торчком!.. "


Ну и пусть себе поют… Только всё несколько строже: нет в человеке Бога до встречи с Бездной! Это более чем Нечто. Мой покойный отец называл это Рок. Он предписывает нам игральные кости Судьбы. Только бери две-три, пригорстню костей шестигранных в стаканчик и смело чуть не отчаянно швыряй на всегдашнее сукно Жизни. Глядишь, что и выпадет… 


Моему отцу до самой смерти при его сорок первом размере ноги выпадали толковейшие ботинки сорок четвертого размера, обычно без шнурков на драных носках… Подобного житейского счастья не повторить. 


Мужик отменной жизни, овощной грузчик в нижнем течении жизни, он сломал ключицу правой руки. Обломился захватный механизм ключицы с мышечным управлением правой руки, когда он хватанул на себя очередную бочку с неладными ивасями. И всё. Мужика не стало. Столько не ходил по хирургам, новой управленческой связки с рукой они ему не приставили – ни костяной, ни титановой…. 


Пришли хандра, раздрай души, суицид и ни минуты прощания. Хотя бы со мной – тонкострунно единокровным сыном. Таким образом, однажды мой отец встретился с бездной, а я с бесконечной отчаянной тишиной… 


У них там в первой половине восьмидесятых прошлого века от самых тускло звёздных семидесятых, внешне сытых и как бы приглаженных, всё было на взрыде. Словно била некая воспаленная рында времени: впереди банки: банка, банка, и ещё одна житейская банка… 


А это уже было время, которое предоставлялось уже собственно нам, после рокировок житейских ошибок, пустых вась-васей и душевных фибромиом… Образца 1987 года, в то время - неоперабельных.


Сон, как зона реализации всех допустимых в мире абсурдов, не ищет авторитетов. Ему, что Будда, что Карл Густав Юнг – одновалентно. В этом смысле, в веренице прошедших снов сон об отце в речном пакгаузе ничем не отличителен. 


Я просто ощущаю себя в белых рифленых стенах этого приречного строения, в середине которого в полуобороте ко мне вяжет рыбацкие сети отец, перемежая свои челночные действия с некой абракадаброй на польском, русском, французском и одновременно немецком языке, при этом на немецком особо жирно, с размахом перепрыгивая с хох-дойча на баварский и тирольский диалекты. 
Затем, ощутив на себе мой любопытный взгляд, он тяжело поднимает глаза. Но не на меня, а на такого же как сам суицидника, отца сошедшего с ума программиста Юрочки из отдела транспортного программирования Леонида Вишневского.