Хотел было Генрих тут же подать в районный ЗАГС на развод, но развод с женами всех степеней праведности для зэков было подозрительным, и далеко не смягчающим наблюдение за отсидентом обстоятельством и не приветствовалось не одними только ЗАГСами, но и всяческими карательными придатками местечковой киевской власти, о которой резонно сказывали, что когда в Москве ведут туда-сюда пальчиком, то в Киеве для пущей строгости – рубят руки по локти…
В общем, развестись с Ханой так и не срослось…. К тому же во время сцены «не ждали» увидел Генрих не только прелюбодействующую страстно жену, но и маленького почти зверька из-за печки… Он буравил отца глазами загнанного волчонка, и эти глаза ни в чем не повинной шестилетней дочери старили Генриха на добрый десяток лет.
В руках Тойба непрестанно теребила подаренную им когда-то рыжекудрую кучерявую куклу с румянцем щек из фабричного тяжелого папье-маше, что казалось, запусти девочка этой неуклюжей куклой Петрушкой в взрослых, - накрыла бы эта куколка всех их разом с их недетским спектаклем и закончила бы её немаленькие мучения….
Отцу бы при этом досталось бы только за то, что и он сам неожиданно исчез за три года, а матери - за всех тех заменителей её бабьего сиюминутного счастья, которое превратило жизнь девочки в жизнь маленького подопытного сурка, которому некий злой дрессировщик все время зло кричал на ухо: «Не спать!» Тот ещё спектакль не из пакли, да ещё недетская участь….
Генрих разрыдался, как только натолкал в шею и вытолкал обидчика в двери, но из-за одних только угольков этих печальных не детских глаз так и остался в семье… Не говоря Хане ни слова…
Но именно дочь со временем стала возвращать ему чувство какого-то особого глубинного дискомфорта, даже после супружеского и почти человеческого примирения с Ханой. Поскольку он словно обрезал некий Божественный поток почти вселенской отцовской любви, зачислив несчастного ребенка в невольного свидетеля его мужского и человеческого позора.
Отныне ей не полагалось детских кукол и праздничных утренников, отныне он стал смотреть на неё как на невольную падчерицу…. Такою она со временем и стала… Но уже тогда, когда самого отца убили на фронте….
...Соседский часовщик Яша долго лечил свою порушенную Генрихом правую руку, да так и ушел с ней в свои последние Палестины, тогда как сам Генрих в самом начале Великой Отечественной Войны записался в воины-добровольцы и ушел с маршевым батальоном на фронт, с которого его увезли в запредельный еврейский рай ненецко-эскимоские нарты.
Об этом я расскажу вам отдельно, но чуточку позже. Ибо не все уголки особого еврейского счастья можно раскрыть в одночасье. Вот, например, та же история с раскрытым прелюбодеянием. Вся она, как со временем оказалось, полностью лежала на совести старшей сестры Ханы – Гени, которая так и не смогла простить Хане, что та отбила у неё знатного жениха – будущего инженера и пурица. Это она и написала Генриху об участившихся хождения к его семейному очагу неких всяческих незнакомцев.
Самой же ей по жизни пришлось довольствоваться таким же часовым мастером, Илюшей, который в отличие от Яши, был мужичонкой благостным и почти блеющим… Он-то и дожил с Геней до времени, когда уже ни самого Генриха, ни его неудачливого «заменителя» давно уже на земле не было …
Объединил их обоих – Яшу и Генриха только ещё один знак судьбы….
На вокзале маршевую роту, состоявшую сплошь из киевских евреев-ремесленников провожали на фронт синагогальные служки и кантор…. Кантор был в штатском и печально молился за еврейское воинство про себя, а том, кого со временем прозвали в Киеве Шма Исраэлем всё время порывался спеть в полный голос подобающий к данной воинской оказии псалом, но его тут же обрывали на полуслове, отчего он по-детски только недоумевал….
Яше было трудно раздеться в Бабьем Яру… Мешал так и не сросшийся в положенных местах перелом. И тогда украинские полицаи в униформе чернорубашечников потребовали у стоящих рядом людей, чтобы они ему поспособствовали….
Соседи молча помогли стащить с Якова далеко не первой свежести ветхую клетчатую рубашку… Затем партию людей погнали к месту, где их тела превращались в окровавленные человеческие трупы, а души людей переходили в царство теней…
Увидав среди бредущих к кромке Бабьего яра первую партию обесстыженых варварами мужчин и женщин своего древнего мира, прикованный к пулемету до того молчавший Шма Исраэль запел…. Ударила пулеметная очередь… Под мощный гимн Всевышнему жизнь часовщика Якова оборвалась…