По жизни матери моей (не обошла судьба)
Плывут, на люльки громоздясь, жестокие гроба.
«Не надо прятать ничего», — мне разум повторял.
«Нет! — я шептал ему во сне. — Ты близких не терял».
Я пробудился, я лежал среди ночных светил,
Рассветный ветер с ледника мне спину холодил.
Костер привальный догорал, едва клубился дым.
И серебрился перевал под небом ледяным.
Там караванный Млечный Путь светил моей душе,
А рядом спал товарищ мой с рукою на ружье.
Я головешки подтянул, чтоб не бросало в дрожь,
И я поверил в этот миг, что есть святая ложь.
Тост на вокзале
Давайте жить, как на вокзале,
Когда все главное сказали.
Еще шампанского бутылку,
Юнца легонько по затылку:
— Живи, браток, своим умишком
И людям доверяй не слишком.
А впрочем, горький опыт наш
Другим не взять на карандаш.
Давайте жить, как на вокзале.
Или не все еще сказали?
Не чистоплотен человек.
В нем как бы комплексы калек.
Он вечно чем-то обнесен,
Завидуют чуть не с пелен,
Должно быть, губы близнеца
Губам соседнего сосца.
В грядущем населенья плотность
Усугубит нечистоплотность.
Давайте жить, как на вокзале,
И если все уже сказали,
Мы повторим не без улыбки:
— У жизни вид какой-то липкий.
Воспоминанья лучших лет
Как горстка слипшихся конфет.
Мужчина глуп. Вульгарна баба.
Жизнь духа выражена слабо.
И отвращенья апогей —
Инакомыслящий лакей.
Давайте жить, как на вокзале.
Когда все главное сказали.
Гол как сокол! Легко в дорогу!
Уже перепоручен Богу
Вперед отправленный багаж.
Свободный от потерь и краж!
Честолюбие
Как грандиозно честолюбье
Порой у маленьких людей.
Как нервы истерзали зубья
Непредсказуемых страстей!
Еще расплывчата за мраком,
Еще неясна в чертеже,
Тень подвига с обратным знаком.
Так подлость торкнулась в душе!
Вдруг весть! Такой-то соубийца.
Клятвопреступник, имярек!
А раньше был, как говорится.
Вполне приличный человек.
Что он хотел, ничтожный, слабый.
Теперь раздетый догола?
Значительным побыть хотя бы
В самой значительности зла.
Святыня
Святыня не бывает ложной,
Бывает ложным человек.
С чужой святыней осторожней,
Не верящий святыням век.
Святыня дружбы и семейства,
И чаши, из которой пил.
Или языческое действо.
Как вздох у дедовских могил.
Там молятся дубовой роще.
Здесь со свечой у алтаря.
А где-то рядом разум тощий
Язвит молящегося: — Зря!
Зачем он простирает лапу,
Чтобы ощупать благодать.
Когда тысячелетним табу
Не велено переступать?
Бывает миг! Всего превыше.
Когда душа творит сама.
Под ритуальное затишье,
В смущенной паузе ума.
Но есть и злобная гордыня
Высокий затоптать закон…
Пустыню породит пустыня,
Как скорпиона скорпион.
Благословляю исцеленье
От чревобесия гордынь
Святынею уничтоженья
Уничтожителей святынь.
Душа и ум
Когда теченье наших дум
Душа на истину нацелит,
Тогда велик и малый ум.
Он только медленнее мелет.
Душа есть голова ума,
А ум — его живая ветка.
Но ум порой, сходя с ума,
— Я сам! — кричит, как малолетка.
Своей гордынею объят.
Грозит: — Я мир перелопачу! —
И, как безумный автомат.
Он ставит сам себе задачу.
И постепенно некий крен
Уже довлеет над умами,
Уже с трибун или со стен
Толпа толпе долбит: — Мы сами!
И разрушительный разбег
Однажды мир передраконит.
…Вдруг отрезвевший человек,
Схватившись за голову, стонет.