Русский язык
Когда фанатик-словоблуд
Дал тезис черни: бить лежачих!
В халтуру выродился труд
И стало подвигом ишачить.
Когда рябой упырь народ
Распял, размазал сапогами.
Растлил, как женщину, урод.
Под нары затолкав пинками.
Когда морозный нашатырь
Бил прямо в зубы за Уралом,
Народ в телятниках в Сибирь
Валил, валясь лесоповалом…
Среди загаженных святынь
Кто не признал холопских лямок.
Кто встал твердынею твердынь?
Дух языка, воздушный замок!
Какое диво, что сатрап
Не охамил твои чертоги.
Народу в глотку вбивший кляп
С тобой не совладал в итоге!
Цитатки, цыканье, цифирь.
Как сатанинское обличье.
Кровосмесительный пузырь.
Лакейское косноязычье!
А что народ? И стар и мал.
Растерзанный и полудикий,
У репродуктора внимал
Камланью грозного владыки.
Язык! Как некогда Господь
Под этим грустным небосводом,
Животворя и сушь и водь,
Склонись над собственным народом.
Всей мощью голоса тебе
Дано сказать по праву, Отче:
— Очухайся в дурной гульбе.
День Божий отличи от ночи!
Иначе все! И сам язык
Уйдет под чуждые созвездья.
Останется животный мык
За согреховное бесчестье!
…Когда-нибудь под треск и свист
Родную речь эфир означит.
В мазуте страшный тракторист.
Не зная сам чему, заплачет.
Возвращение
Мне снилось: мы в Чегеме за обедом
Под яблоней. А мама рядом с дедом
В струистой и тенистой полосе.
Жива! Жива! И те, что рядом все:
Дядья и тетки и двоюродные братья.
На бедной маме траурное платье.
О мертвых память: значит, это явь.
Дымится мясо на столе и мамалыга,
(Кто в трауре, тот жив — точна улика!)
И горы зелени и свежая аджика.
А брат кивает на нее: — Приправь!
Кусок козлятины, горячий и скользящий.
Тяну к себе, сжимая нежный хрящик.
И за аджикой. Но козлятины кусок
Вдруг выскользнул и шмякнулся у ног.
Как в детстве не решаюсь: брать? Не брать? —
Бери, бери! — кивнул все тот же брат, —
Здесь нет микробов… — Замер виновато
И покосился на второго брата.
Но почему? Догадкою смущаюсь
И чувствую: плыву, плыву, смещаюсь.
И лица братьев медленно поблекли.
И словно в перевернутом бинокле.
Себя я вижу чуть ли не младенцем.
А рядом мама мокрым полотенцем
Отвеивает малярийный жар.
Мне так теперь понятен этот дар!
Сладящая, склонившаяся жалость.
Там на земле от мамы мне досталась.
Там утро новое и первый аппетит,
И градусник подмышку холодит.
Там море теплое! Я к морю удираю,
С разбегу бухаюсь и под скалу ныряю.
Вся в мидиях скала, как в птичьих гнездах.
Выныривай, выпрыгивай на воздух!
Ногой — о дно и выпрыгни, как мяч!
Спокоен берег и песок горяч.
Домой! Домой! Там мама на пороге
Меня встречает в радостной тревоге:
— Ты был?.. — Молчу. Чтоб не соврать, молчу я.
Полулизнет плечо, полуцелуя.
И эта соль и эта боль сквозная —
Вся недолюбленная жизнь моя земная!
Тогда зачем я здесь? Зачем? Зачем?
Во сне я думаю… А между тем
Второй мой брат на первого взглянул,
И ярость обозначившихся скул
Была страшна. И шепот, как сквозняк,
Беззвучно дунул: — Сорвалось, тюфяк!
Я пробудился. Сновиденья нить
Распутывая, понял: буду жить.
Без радости особой почему-то.
Но кто сильней любил меня оттуда.
Не знаю я. Обоим не пеняю.
Но простодушного охотней вспоминаю.
Он и аджику предложил, чтоб эту местность
Я подперчил и не заметил пресность.
Жизнь заколодило, как партия в бильярд…
Жизнь заколодило, как партия в бильярд
В каком-нибудь районном грязном клубе.
Здесь на земле давно не нужен бард,
А мы толчем слова, как воду в ступе.