И все-таки за нами эта твердь
И лучшая по времени награда:
Для сильной совести презрительная смерть
Под натиском всемирного распада.
Язык
Не материнским молоком,
Не разумом, не слухом,
Я вызван русским языком
Для встречи с Божьим духом.
Чтоб, выйдя из любых горнил
И не сгорев от жажды,
Я с ним по-русски говорил,
Он захотел однажды.
Опала
Еще по-прежнему ты весел
И с сигаретою в зубах
Дымишь из модерновых кресел
Во всех присутственных местах.
Еще ты шутишь с секретаршей
И даришь ей карандаши.
Но сумеречный призрак фальши
Колышется на дне души.
Еще в начальственном обличье
Ничто и не сулит беду,
Но с неким траурным приличием
Тебе кивнули на ходу.
Еще ты ходишь в учрежденье,
Еще ты свойский человек.
Но желтой лайкой отчуждения
Стянуло головы коллег.
И тот, кого считал ты братом,
С тобой столкнувшись невзначай.
Как бы кричит молчащим взглядом:
— Не замарай, не замарай!
И как там стойкостью ни хвастай,
Прокол, зияние в судьбе.
Зрак византийский государства
Остановился на тебе.
Хорошая боль головная…
Хорошая боль головная
С утра и графинчик на стол.
Закуска почти никакая.
Холодный и свежий рассол.
Ты выпил одну и другую
Задумчиво, может быть, три.
Гармония, боль атакуя.
Затеплится тихо внутри.
И нежность нисходит такая.
Всемирный уют и покой.
Хорошая боль головная
Избавит тебя от дурной!
Народ
Когда я собираю лица,
Как бы в одно лицо — народ,
В глазах мучительно двоится.
Встают — святая и урод.
Я вижу чесучовый китель
Уполномоченного лжи.
Расставил ноги победитель
Над побежденным полем ржи.
Я вижу вкрадчивого хама.
Тварь, растоптавшую творца.
И хочется огнем Ислама
С ним рассчитаться до конца.
Но было же! У полустанка
В больших, разбитых сапогах
Стояла женщина-крестьянка
С больным ребенком на руках.
Она ладонью подтыкала
Над личиком прозрачным шаль.
И никого не попрекала
Ее опрятная печаль.
Какие-то пожитки в торбе
И этот старенький тулуп.
И не было у мира скорби
Смиренней этих глаз и губ.
…А Русь по-прежнему двоится,
Как и двоилась испокон.
И может быть, отцеубийца
Такой вот матерью рожден.
Высота
В необоримой красоте
Кавказ ребристый.
Стою один на высоте
Три тыщи триста…
В лицо ударил ветерок.
Так на перроне
Морозные коснулись щек
Твои ладони.
Почти из мирозданья вдаль
Хочу сигналить:
— Ты соскреби с души печаль.
Как с окон наледь.
Карабкается из лощин
На хвойных лапах
Настоянный на льдах вершин
Долины запах.
Толпятся горы в облаках,
Друг друга грея,
Так дремлют кони на лугах,
На шее — шея.
Так дремлют кони на лугах,
На гриве — грива.
А время движется в горах
Неторопливо.
Вершину трогаю стопой,
А рядом в яме
Клубится воздух голубой.
Как спирта пламя.
Нагромождение времен.
Пласты в разрезе.
Окаменение и сон
Всемирной спеси.
Провал в беспамятные дни,
Разрывы, сдвиги.
Не все предвидели они —
Лобастых книги.
Но так неотвратим наш путь
В любовь и в люди.
Всеобщую я должен суть
С любовной сутью
Связать! Иначе прах и дым
Без слез, без кляуз.
Так мавром сказано одним:
— Наступит хаос.