Мне открыл Пале. Я подумала: «Господи, дай мне мужество, сообразительность и силы!» Войдя в прихожую, я, как заправский инспектор полиции, заявила, что хочу поговорить с Лиззи. Он улыбнулся своей гадкой слащавой улыбкой и сказал, что Лиззи в постели, она больна и дня два ее нельзя тревожить. Ее нервам необходим покой, и разговоры с кем бы то ни было для нее нежелательны. Ничего себе любезный прием, представляете, какая свинья! Я вскипела — к счастью, ко мне вернулся мой боевой дух — и весьма красноречиво выложила ему все, что о нем думаю. Сказала, что он оскорбил всех нас своим обращением с Лиззи. Что он садист и деспот, которых надо стрелять, как бешеных собак. Что нам известно, что они с Лиззи неженаты и он просто держит ее в клетке, как подопытного кролика. Что Лиззи не желает больше оставаться под его крышей и что без нее я отсюда не уйду.
Весь этот залп не произвел на него ни малейшего впечатления — я как будто выстрелила из рогатки по кораблю. Он улыбнулся еще ласковее, чем прежде, и сказал, что, по его мнению, мы неправильно понимаем ситуацию. У Лиззи было несчастное детство, она до сих пор страдает нервным расстройством, и порой у нее возникают навязчивые идеи. Вот и сегодня она была в очень плохом состоянии. Если я все же настаиваю, он, конечно, разрешит мне поговорить с Лиззи, благо она сейчас немного пришла в себя и сможет сама разъяснить возникшее недоразумение. Он провел меня к Лиззи и оставил нас наедине. Я проверила — под дверью он не подслушивал.
Лиззи лежала в постели, она выглядела такой же апатичной, какой уходила от нас. Она посмотрела на меня невидящими глазами и улыбнулась бессмысленно, как человек, находящийся под воздействием наркотика. Я попыталась уговорить ее встать и уйти со мной, но это было бесполезно. Она объяснила, что была в истерическом состоянии и мы не должны верить тому, что она нам наговорила. В таком состоянии ее одолевают самые невероятные фантазии. Конечно же, они с Пале женаты, ей очень хорошо с ним, он проявляет столько такта и терпения, когда ей изменяют нервы. Голос у нее был тусклый и усталый, но в нем звучала непреклонность. Мне не удалось уговорить ее уйти со мной. Так же бесполезно было объяснять ей, что она находится под влиянием Пале. Она решительно отвергла это, назвав одной из своих болезненных выдумок. Наконец она очень мягко попросила меня уйти — ей хочется спать, сон для невротиков — лучшее лекарство.
Я вернулась в гостиную. Пале встал и с приторной миной пригласил меня выпить с ним по рюмочке вина. Мне хотелось влепить ему пощечину, так я была раздражена своим постыдным поражением. Но я подумала, что если сейчас уйду, то вернусь домой совершенно бесславно. Мне вдруг захотелось получше узнать этого странного человека — хоть какую-то пользу я должна была извлечь из своего посещения. К тому же я, как-никак, психолог. Одним словом, я приняла его приглашение.
Пале налил мне чего-то зеленого, крепкого, с запахом аниса, по его утверждению, это был настоящий старинный абсент. Он завел беседу о своих исследованиях и подробно описал Йёргена Уля, каперского пастора. Потом он незаметно перешел на сатанизм и его культы…
— Это его конек, — прервал я Эббу. — Он прочитал нам лекцию на эту тему еще до того, как вы с Танкредом приехали сюда.
— Я так и подумала. Я сразу поняла, что он повторяет давно заученный текст. Однако Пале опытный лектор. Он пользовался красочными образами, делал интересные отступления, читал отрывки из какой-то старинной книги или рассказывал про всякие ужасы. Он поведал мне, как тайные оккультные общества влияли на те или иные исторические события, объяснил, почему культ черной магии уже много веков притягивает к себе души людей. Я против воли увлеченно слушала его рассказ, мне стало ясно, почему этот человек имеет над Лиззи такую власть. Он говорил сдержанно, но незаметно его голос обрел таинственную силу. Оказалось, что Пале не лишен даже своеобразного обаяния. Сложилась странная ситуация. Только что я ворвалась в дом, чтобы любой ценой спасти бедную женщину, страдавшую от деспотизма мужа, а теперь сидела и развесив уши слушала его рассказы о старых суевериях…
Эбба тряхнула головой и сосредоточилась на коктейле, она даже прополоскала им рот, словно зубным эликсиром.
— Хочу перебить вкус этого проклятого абсента, — объяснила она. — До чего коварный напиток, я сидела там, лишившись воли и разума, как опоенная. Так вот, этот разговор, вернее, монолог длился битых два часа. Потом Пале, очевидно, решил, что я вполне созрела и можно перейти к следующему номера программы. Не сомневаюсь, что он действовал согласно давно разработанной методике.
Итак, он встал и предложил мне спуститься с ним в подвал, чтобы посмотреть сатанинскую капеллу Йёргена Уля. Вы ее видели несколько дней назад. Мое физическое отвращение к нему полностью уступило место какому-то нездоровому любопытству. Я уже говорила, что после его зеленого напитка у меня в голове стоял приятный туман, поэтому я не задумываясь приняла его предложение. Пале зажег маленькую керосиновую лампу, и мы с ним спустились, буквально говоря, в преисподнюю.
Вы все, кроме Танкреда, видели этот ужасный подвал и слышали рассказ Пале о том, что там происходило. Не знаю, как вы восприняли этот рассказ, но у меня он вызвал нечто вроде бреда с галлюцинациями. Пале поднял лампу и стал объяснять мне смысл каббалистической надписи на стене и назначение некоторых предметов, при этом он более, чем когда-либо, был похож на распутного монаха. Он подчеркивал свои слова быстрой жестикуляцией, его шевелящаяся на стене тень напоминала огромную летучую мышь. Мне вдруг показалось, что этот человек плоть от плоти этого подземного мира, он был неотъемлемой частью этой комнаты, как карикатурное распятие и «алтарь» с его серебряными канделябрами. Мне стало не по себе, и я сделала несколько шагов к двери, чтобы вернуться наверх. Но Пале остановил меня, положив руку мне на плечо.
«Не торопитесь, — сказал он. — Сначала я должен кое-что вам показать. У вас богатое воображение, фру Каппелен-Йенсен. Приготовьтесь присутствовать на настоящей черной мессе. Я хочу продемонстрировать вам, как она происходила на самом деле».
Я заколебалась, внутренний голос говорил мне, что лучше уйти, пока не поздно. Но любопытство взяло верх, и я решила: будь, что будет. Я мысленно убеждала себя, что продолжаю изучать психику этого человека, ведь я пришла сюда сделать наблюдения и собрать материал, который позволит мне проанализировать этот тип личности. «Хорошо, я останусь, — ответила я. — Постараюсь быть благодарной публикой». «Подождите немного, я сейчас вернусь», — сказал он и, поставив лампу на стол, неслышными шагами скрылся в темноте.
Прошло несколько минут. Оставшись одна, я чувствовала, как зловещая атмосфера этой комнаты медленно проникает в меня. Я попыталась развеять тягостное ощущение, насвистывая какой-то шлягер и осматривая убранство капеллы. Остановилась перед распятием и долго смотрела на него. Раньше святотатство не казалось мне таким уж тяжким грехом, но при виде этой фигуры меня охватило возмущение. Никогда не думала, что цвет — ядовито-зеленый, киноварь и кадмий желтый — может резать не только зрение, но и слух. Мне определенно казалось, что я слышу наглый, глумливый смех.
В ту же минуту я почувствовала острый запах курений. «Наслаждаетесь шедевром?» — услышала я голос Пале. Он стоял у меня за спиной. Я обернулась и чуть не вскрикнула. На нем был какой-то невиданный наряд — это было ярко-красное пасторское облачение, которое доходило ему до щиколоток. В руке он держал большую дымящуюся курильницу. Будь у меня в ту минуту ясная голова, этот маскарад показался бы мне смешным. Но чувство юмора, очевидно, покинуло меня. Зато инстинкт самосохранения забил тревогу: я почувствовала, что мне угрожает опасность, и притом нешуточная.
Он ласково погладил красный шелк и сказал, что это облачение принадлежало самому Йергену Улю, он надевал его, когда служил черную мессу в этой капелле. Вместе с курильницей оно лежало в сундуке, который Пале нашел, когда проник в эту замурованную комнату. На спине облачения желтым шелком был вышит перевернутый крест, который символизировал, что господству Христа пришел конец.