Это животное непонимание дикости собственного поведения он продемонстрировал во время процесса по Освенциму. Когда судьи потребовали экстрадиции Менгеле из Парагвая, остававшегося самым тоталитарным государством в мире, президент Стресснер, генерал и сын немецкого пивовара, ответил на это требование жестким отказом, а Менгеле заявил, что желает навестить свою семью в Германии. Атмосфера в немецких городках, сосредоточенных вокруг той или иной компании, отчасти объясняла его самонадеянность.
Стивенсон видел, что семейство Менгеле свободно правило в «своем» баварском городе и доктор Йозеф мог посещать его совершенно безнаказанно. Стивенсон также был свидетелем, как на другом судебном процессе химическая компания избежала наказания благодаря местному влиянию. Анализ судопроизводства по этому делу был опубликован в 1972 году двумя шведскими исследователями. Из 972-страничного обвинительного акта следовало, что фармацевтическая фирма маленького городка Альсдорф в погоне за наживой проявила безразличие к страданиям и уголовно наказуемую халатность, повлекшую за собой случаи смерти и пороки в развитии новорожденных. Речь шла о поступавшем в продажу талидомиде, препарате, способном вызвать серьезные умственные расстройства. Это «лекарство», которое продавали в разных частях света, было продуктом «Chemie-Grünenthal». Оно стало причиной подлинных трагедий — повреждений плода в утробе матери. В 1972 году это явилось очень опасной проблемой. Два ребенка появились на свет с перепончатыми руками и прочими неописуемыми уродствами.
Слушание дела проводилось в городе, где находилась компания, а не в земельном центре — Аахене. Это маленький городок, где всех жителей называли «рабочей силой», нанимая их еще в юности. Они с покорностью переходили, как на заклание, из школы на фармацевтическую компанию. В судебном процессе оказались задействованы большие юридические силы, разнесшие в пух и прах неопытных сотрудников местной прокуратуры и экспертов, выступавших со стороны обвинения. Высокооплачиваемые юристы компании провели слушания так, как было возможно исключительно на «своей» территории. При помощи лазейки в конституции федерального правительства удалось отложить судебное разбирательство. Затем компания, зная о том, что родители изуродованных детей не смогут дальше оплачивать судебные издержки, предложила каждой семье небольшое пособие за обещание не обращаться более в суд. Лондонская газета «Санди телеграф», упоминавшая этот процесс, назвала его «опасным эхом невероятной бесчувственности», доставшейся в наследство от нацистских зверств.
…Стивенсон обсуждал это дело с Беатой Кларсфельд. Она считала, что большинство немцев очень быстро подчинились закону. Именно поэтому суды кишели пронацистски настроенными юристами, в совершенстве владевшими тактикой, подобной той, которая использовалась в процессе по талидомиду. Такие юристы позволяли беглым нацистам вернуться домой или же выйти из подполья, вернуть им расположение со стороны общественности и дать законное право занимать государственные посты. Таким образом открывалась дорога для проникновения в общественное сознание идей, которые прежде считались нацистскими и были официально признаны «ложными». Будучи немкой, Беата чувствовала, что ее народ, в силу своей ментальности, склонен подчиняться суждениям, которые звучат в духе закона.
ЕЩЕ ОДИН БОРМАН
В марте 1972 года Стивенсон летел из Нью-Йорка ночным субботним рейсом компании «Avianca» в столицу Колумбии — Боготу. Там из далекого поселения в джунглях вытащили старика. По национальности, возрасту и внешности он соответствовал описанию Мартина Бормана. Этот факт интересовал Стивенсона меньше, чем регулярная доставка в полицию людей, которых назвали Мартинами Борманами. Казалось, Борман обречен материализоваться в разном обличье до конца времен, как демоны и боги, которых люди придумывали с начала человеческой истории, — они появлялись в независимых друг от друга сообществах. Те, кто вновь придумывал Бормана или же действительно верил в то, что видел его, руководствовались не мотивами жажды славы или мщения: они думали, что действительно обнаружили его. Это же произошло и в случае с Йоханном Эрманом — предполагали, что написание имени Бормана могло измениться. У Стивенсона было ощущение, что он пытается ухватить руками ускользающий туман.