Глава 23
Просыпался я рано. Вставал в шесть утра, за час до завтрака. Раны от пуль затянулись, но по ночам всё ещё ныли. Больше всех беспокоил даже не живот, а плечо. Оно давало о себе знать внезапными прострелами с последующей тягучей, не затихающей ни на минуту, сосущей нервы болью. Днём ещё ничего, а вот по ночам её громкость увеличивалась до звучания духового, отчаянного фальшивившего оркестра. А, ещё я очень похудел.
Умывшись, я прошёлся по камере. Одиночка размером три на четыре. Унитаз, тумбочка, кровать, железный стол, куб сиденья, вмонтированные в пол, немного посуды вот и весь мой не хитрый скарб. В изоляторе я получил казённые штаны, куртку, нижнее бельё. В общем, одели они меня в серые застиранные тряпки тюремной робы. Это называется прибрахлиться по тюремному, я сразу перестал походить на свободного модника. Того и гляди, не желая того, можно вылечиться от тяги к прекрасному. Что не удавалось мне, удастся им.
Раз в три дня меня выводили в закрытый тюремный дворик на прогулку. Там я мог встречаться с товарищами. Вил, Юрий Рубен, Карл Бир. С моей Лорой я не виделся с того самого дня, как нас схватили. Женщин держали в другом блоке. Если с парнями мы имели возможность перестукиваться через стены и батареи, то с девочками у меня имелась всего лишь тоненькая ниточка связи, через посредника. Генрика, лишилась части левой ноги, ступню ампутировали с куском голени. Протеза ей естественно не поставили, передвигалась она теперь на костылях. Нема Ваган, которая получила при штурме банка, ранения обеих рук тоже стала инвалидом – повреждённые связки сшили, но сжать руки в кулаки до конца она не могла. Слава богу, Лора, чувствовала себя лучше других. Вчера мы с товарищами договорились о совместных действиях, в знак протеста против нашего одиночного содержания. Оставалось предупредить женщин, тогда и начнём. Мне запретили читать, но разрешали писать. На месяц выдавали целую ученическую тетрадь – 18 листов и карандаш. Излагать мысли мне позволили не без умысла, мои записи регулярно проверяли, а вдруг я напишу то, о чём отказываюсь говорить. Глупо. Зато, я мог себя занять, разбавив тягучие минуты ожидания неизбежного писаниной.
Принесли завтрак. Пока я лежал в госпитале потерял пятнадцать кило. При моей отнюдь не атлетической комплекции я стал похож на узника Бухенвальда. После того, как меня перевели в тюремный изолятор, пять килограмм я вернул себе обратно. Кормили очень хорошо – мясо, рыба, овощи, всё остальное. Продукты приличного качества. Но, ни одной тарелки я не мог доесть до конца. Не лезла в меня еда. Не было аппетита и всё. Сегодня мне подали тушёную капусту, сосиски, два куска хлеба, большую кружку кофе, масло. Поковыряв вилкой капусту, я съел сосиску, хлеб, кофе выпил. Всё. Не доел больше половины порции. Через час опять придёт дознаватель, начнётся ежедневная обязательная допросная муть. Зарядка. Надо хоть немного взбодриться. Приседания, немного отжиманий. Отжиматься больше, чем семь-восемь раз за подход, мне не удавалось. Плечо начинало нестерпимо жечь, тянуть. Колени в последнее время тоже стали отчего-то болеть. В первые две недели, я ещё практиковал прыжки на куб стула, но суставы взбунтовались скрипами, хриплыми рыданиями мокрых хрустов, от прыжков пришлось отказаться. Несколько подходов. Мне стало жарко. Сердце колотилось, тяжело дышалось, кружилась голова.
Я ошибся дознаватель сегодня не пришёл, меня самого повели в допросную. Такое, хоть и редко, но случалось. Мои ответные визиты к нему вносили разнообразие в жизнь заключённого. Унылое существование после настоящей жизни. Из белой камеры меня двое конвойных солдат вывели в белый коридор. Здесь всё встречало меня белым – стены, пол, двери, поручни. Тюрьма словно психиатрическое гнездо неизлечимых болезней разделённое на одиночные клетки для буйно помешанных пациентов. Наверняка мы им такими и казались. Единственное цветное отличие коридора от камеры выражалось в тонкой оранжевой линии, шедшей по его серёдке, по которой меня вели.
Прибыли. Я пожелал доброго дня, мне, как всегда, не ответили, указав, вместо приветствия, на стул. Всё. Дознаватель вызывал во мне чувство органического отвращения. При его виде, мне всегда приходило на ум, что он и я, принадлежим к разным биологическим видам. На его узких плечах болталась большая голова – её лысину окаймляла полоска чёрных блестящих жиром, всегда грязных волос. Она мне напоминала оголённую головку полового члена. Волосы это закатанная в чёрную складку крайняя плоть, а розовая лысина – залупа. На макушке даже соответствующая складка имелась. По бокам головы болтались большие обвисшие уши, если продолжить сравнение – их можно принять за сдувшиеся яйца, постепенно трансформирующиеся в крылышки. Получалась летающая головка пениса с лицом тролля. Крупный нос нависал круглым кончиком над тонкогубым нервным брезгливым, кривым ртом. Глаза прятались в мешках под глазами и верхних вечно опухших веках, до той поры, пока он не начинал орать, тогда они наливались кровушкой, вылезая из орбит шариками, непонятно какого цвета, подрагивая в такт его лаю. Меня каждый раз передёргивало, когда я его видел.