Отступим от хронологии. По недосмотру получили огласку фрагменты протокола «Военные соображения в отношениях с Россией», обобщившего содержание переговоров руководителей США и Великобритании, а также их военных чинов в Квебеке. Адмиралы и генералы, следует из протокола, обсуждали 20 августа 1943 г. вопрос: «не помогут ли немцы» высадке войск США и Англии на территорию Германии, «чтобы сообща дать отпор русским». Под намеченный альянс «демократов» и вермахта президент Рузвельт и премьер Черчилль утвердили в Квебеке план «Рэнкин», призванный застопорить продвижение Советского Союза на дальних подступах к Центральной Европе. Пресловутый второй фронт перекантовывался в войну на два фронта. Замечу для ясности — самая жестокая в истории человечества, сломавшая хребет нацистской нечисти, Курская битва закончилась 23 августа.
Почему за ориентир старта «Немыслимого» было взято 1 июля? Если судить по документам, весной 1945 года англо-американские прорицатели полагали, что вермахт удержит фронт против Красной армии еще примерно с полгода, а то и дольше. Тем временем рассчитывали со второго захода провести рокировку во властных структурах Германии и сделать явью кредо «Рэнкина» — под контроль Вашингтона и Лондона, наряду с Австрией, Чехословакией, Югославией, Албанией, Грецией, должны были попасть Болгария, Румыния, Прибалтика и Польша. Таким образом, состоялось бы переиздание «санитарного кордона», отрезающего «российских варваров» от «лучезарной западной цивилизации».
К чему, могут спросить, копаться в непристойном коварстве Альбиона, в «самой необузданной разновидности дебоша, сбивающего в толку», как аттестовал действия Черчилля военный министр рузвельтовской администрации Г. Стимсон? На то наличествуют более чем веские доводы. Выборочный подход к трагическим перипетиям недавнего прошлого не позволяет постичь связь времен, взаимообусловленность доктрин и явлений. Лондон и Вашингтон, повторюсь, не горят желанием распахнуть свои документальные закрома. Им есть, что таить от стороннего взгляда, что ни по каким критериям не делает чести оракулам либерализма, отвесь они хоть сто раз по сто поклонов виртуальной демократии. Тем не менее умолчанию британских и вашингтонских доброхотов наперекор можно при желании достоверно установить, кто кем был в XX веке и кто есть что сейчас.
Позволю себе дерзкое сопоставление. Попробуем вскрыть концептуальные совпадения в событиях Первой и Второй мировых войн, равно как и «холодных войн», за ними последовавших.
Внешне британская линия поведения выглядит алогичной до несуразности, а кому-то может показаться прагматичной до приспособленчества. Ложное впечатление. Основные вехи стратегии Альбиона, задававшего тон в европейских и отчасти в глобальных делах до середины XX века, выводились одним пером и порой одной жесткой рукой. Морской министр У. Черчилль, вкупе с шефом Форин-офиса Э. Греем, преднамеренно рулил к вооруженному столкновению Германии и Австрии с Россией и Сербией, переросшему в мировую схватку. Он же, Черчилль, стал заводилой дарданелльской авантюры (февраль 1915 г. — январь 1916 г.) с задачей навесить британский замок на Черноморские проливы. Побоку дававшиеся Николаю II заверения, что в вопросе о проливах приоритеты за Россией.
Хуже того. Англичане и с их подачи французы прикидывали, как бы и где бы ущемить российскую безопасность по периметру царской империи. Германия — противник, и ее флирт с сепаратистами в Грузии, происки в Прибалтике, Польше, Белоруссии, Украине объяснимы. Но ведь заодно с немцами на Кавказе, а затем уже без немцев в Среднеазиатском регионе обустраивались «демократы». Как прикажете сие толковать?
Или. Отречение Николая II Лондон воспринял без надрыва. Русские солдаты своими жизнями продолжали восполнять прорехи на западном ТВД. Это — главное. Новая внутрироссийская диспозиция их даже устраивала: нет царя — нет стеснительных обязательств перед Петроградом. И чем глубже Россия погружалась в хаос, тем больше появлялось шансов довершить задумки Крымской войны в Европе и Азии. Тут, как нельзя кстати, подоспел Октябрь. Сыскался жупел, позволявший перекрасить банальные империалистические вожделения, выдать русофобию за некую «спасительную миссию» от угроз, нависших над привычным для «цивилизованных» европейцев образом жизни.
Закоперщиками предания российского бастарда анафеме выступили французский президент Ж. Клемансо и британский военный министр У. Черчилль. Последний потребовал «усмирить революцию войной», «отгородить Советскую Россию от Западной Европы кордоном неистово ненавидящих большевиков государств». Верховный совет Антанты принял решение о вооруженном вмешательстве в российские события. 23 декабря 1917 г. была утверждена конвенция о разделе России на «сферы действий». Англичанам вверялся Кавказ, казачьи области на Дону и Кубани плюс прикаспийские регионы. За французами закреплялись Белоруссия, Украина, Крым. Соединенные Штаты, формально не авторизуя конвенцию, выговорили себе Сибирь и Дальний Восток.
Тогда же, в декабре, англосаксы вошли в контакт с австрийцами на предмет блокирования Антанты и Четвертного союза (Германия, Австро-Венгрия, Болгария и Турция) за счет России и против России. Так откликнулись «демократы» на советское приглашение (21 ноября 1917 г.) всех конфликтующих сторон к замирению. Не принесли плодов также попытки Советской республики склонить нейтральные государства к посредничеству в налаживании мирного диалога.
Петроград предупреждал: если обструкция Антанты сделает невозможным взаимное согласие об основах послевоенного мироустройства, он будет вынужден действовать по собственному усмотрению. Советы не собирались причинять ущерб бывшим союзникам России. На открывшихся 3 декабря в Брест-Литовске советско-германских переговорах наши делегаты настояли на включении в решение о перемирии оговорки — выводимые из боя на востоке кайзеровские войска не должны перебрасываться на западный фронт.
Протянутые сквозь прокрустово ложе XX века, мы понимаем иллюзорность апелляций к здравому смыслу и элементарной порядочности, раздававшихся под занавес как Первой, так и Второй мировой войны. Не Устав Лиги Наций и не Устав ООН, эти многочастные оды, воспевавшие мирную благодать, не заветы «мечтателей», в которые без достаточных к тому оснований зачисляли постверсальского Бриана и послеялтинского Фр. Рузвельта, маркировали маршруты движения. «Если в жизни есть что-то неизбежное, то таким неизбежным является война между США и Россией, и ее надо начать как можно раньше», — гласил документ госдепартамента от 19 мая 1945 г. А в 1946 г. администрация Трумэна твердо решила для себя и за других — какую бы политику ни проводила Москва, само существование Советского Союза не совместимо с американской безопасностью, и принялась по новой отсчитывать круги ада.
Чем досадила империалистическому истеблишменту смена социальной формации в отдельно взятой стране? Советы звали к «справедливому демократическому миру без аннексий и контрибуций», к обузданию милитаризма, к признанию за всеми нациями, большими и малыми, равных прав на свободное самоопределение, к развитию экономических связей на основе взаимной выгоды. Декреты о национализации иностранной собственности и введении монополии государства во внешнеэкономических связях будут приняты позднее. Внутреннее переустройство в России еще не выродилось в братоубийство. Избрание нового патриарха двести лет спустя после ликвидации Петром I этого сана вроде бы сулило модус вивенди мирского и духовного начал. Новая Россия материально не могла ни на кого напасть. Солдат распустили по домам: крестьян ждала истосковавшаяся по плугу земля, рабочим предстояло оживить пришедшие в упадок заводы.
Объективность требует не списывать попытки Д. Ллойд Джорджа и В. Вильсона остудить пыл Клемансо и Фоша, Черчилля и Лансинга. Британский премьер убеждал партнеров: «Большевики, что бы о них ни думали, ведут за собой, по-видимому, большинство населения. Это, безусловно, факт печальный, но негоже игнорировать факты лишь потому, что они неприятны». Президент США в свою очередь сомневался, что английские и американские войска преуспеют в России ввиду «опасений, что их усилия приведут к реставрации старых порядков, которые были даже ужаснее нынешних. Угроза интервенции только укрепляет большевизм».