— Очень может быть… что это тебя погубит.
Назавтра меня вызвали в ОВИР. Полковник Ибрагимов был вежлив, но сух.
— Сколько времени вам нужно, чтобы собраться?
Удивился: со мной вновь были корректны. Догадался: мне разрешен выезд в Израиль!
Еще один кадр — следующий. Кто это? Семенов.
— Я говорю вам, жизнь кого хочешь поломает. Послали меня в Александров. Глухое место — это на сто первом километре от Москвы, живут лишенцы после отсидки, которым в Москве не положено. В основном политические. Им каждую неделю требуется в милицию являться — отмечаться. Но они интеллигентные — живут в Москве, а на такси по понедельничкам заявляются. Кто смирненький — власти не замечают, а кто подписывал заявления всякие, так мы таких — цап! Если мелкота — 15 суток, а если из известных — в больницу — аминазинчик или циклодол. После этого неделю голова раскалывается, язык вываливается. Мы — сила, для нас различия нету. Велят — секретаря горкома упрячем. И чистенько — санкции не требуется. В нашей больнице среди хроников — и председатели райисполкомов, и профессор один, и писатели имеются. Кто вправду больной, а больше — за проказы всякие. Храпченко семь лет в Сибири прокурором был. Дом имел, рассказывают, хоромы — сам Руденко к нему приезжал. Сгикнули Хрущева, а его, голубчика, к нам. Говорят: видел много. Но не страшно — живет. Палата отдельная, книги — пожалуйста. Случается на праздники домой отпускаем.
— Вы врач?
Гордо: — 17 лет в областной больнице и ни одного замечания. Дай бог детям моим не хуже…
Люди — что происходит с людьми? Люди — что с ними сделали? Недоверчивые, неискренние, напуганные. Как низко пали, во что превратились. У них отнято то, на что каждый имеет право, — совесть. Почему они уезжают? А может быть, — их тысячи — выйти отчаянными, обманутыми толпами на всю эту гнусность и мерзость. И тогда не в далекой дали обретут землю обетованную. А здесь. Кто-то остается. Мы должны ехать.
Когда все это кончится? Не знаю: гниение — не жизнь, распад. Средство лечения — правда. Правда об окружающем, о самом себе. Человек распрямится — когда, как? Если бы знать! А если и нет — не успеет, простите ему. А почему, знаете? Нет? Тогда послушайте, что скажут о нас внуки:
— Деды у нас молодчины, вырвались и нас увезли из той жизни.
…Странное чувство, когда гуляешь по Иерусалиму. Устал — а на душе праздник.
С удивлением смотрю на сына — сосредоточенное лицо, задумчивые глаза. Жизнь прошла, словно спринтерским бегом. Успеть и мочь быть впереди. Иначе — сбросят с круга. Независимо от места и должности, трудишься изо всех сил — нет более усердного, преданного и равнодушного служаки. А он ждал: еще год, еще месяц. Рестораны, работа, театры — деловые встречи, годы мероприятия. И когда до финиша оставались шаги, остановился, оглянулся: жизнь прожита напрасно, бесцельно. Уехал — начать жизнь сначала. А может быть, заново? И наконец у себя дома. Неужели все, что Ныло, — переходная станция от прошлого к настоящему?
Золотые гирлянды электрических огней расползлись по улицам, нависли над домами.
— Это потому, что город вечерами иллюминирован. Здесь всегда так, там — только в праздники. Хочется добавить что-то глубокомысленное: мол, прошлая жизнь была черно-белой, здесь будет — в цвете. Должны же быть, черт возьми, когда-нибудь живые краски. Но я молчу, смотрю на деревья, с которых почти облетела листва, на верхушки, которые сливаются с хмурой белизной неба. Думаю: придет весна, распустятся почки, и деревья станут похожими на графические рисунки.