Различие морального содержания одинаковых мер, применявших полярными политическими силами во имя противоположных исторических целей, по словам Троцкого, наблюдалось во всех гражданских войнах. «Предоставим какому-нибудь Эмилю Людвигу и ему подобным,— замечал он,— писать портрет Авраама Линкольна с розовыми крылышками за плечами. Значение Линкольна в том, что для достижения великой исторической цели, поставленной развитием молодого народа, он не останавливался перед самыми суровыми средствами, раз они оказывались необходимы. Вопрос даже не в том, какой из воюющих лагерей причинил или понёс самое большое число жертв. У истории разные мерила для жестокостей северян и жестокостей южан в гражданской войне. Рабовладелец, который при помощи хитрости и насилия заковывает раба в цепи, и раб, который при помощи хитрости и насилия разбивает цепи,— пусть презренные евнухи не говорят нам, что они равны перед судом морали!» [924]
Каждой войне сопутствует не только «необходимая», но и, так сказать, «избыточная» жестокость: мародёрство, насилия над мирным населением и т. п. В условиях войны враждующие стороны начисто забывают о кантовском императиве, ибо «враги», «враждебная нация» рассматриваются как люди иного сорта, в отношении которых моральные запреты перестают действовать. В этой связи уместно подчеркнуть: критики большевизма игнорировали тот факт, что именно большевики, и прежде всего Троцкий как руководитель Красной Армии, беспощадной рукой пресекали эксцессы гражданской войны. Так, в тезисах «Руководящие начала ближайшей политики на Дону», выпущенных вскоре после казачьего восстания, Троцкий писал: «Мы разъясняем казачеству словом и показываем делом, что наша политика не есть политика мести за прошлое… Мы строжайше следим за тем, чтобы продвигающаяся вперед Красная Армия не производила грабежей, насилий и проч.» [925]
В работе «Их мораль и наша» Троцкий высказывал твёрдую убеждённость в том, что потомки принципиально по-разному отнесутся к жестокости большевиков и к преступлениям сталинистов. «Память человечества великодушна, когда суровые меры применяются на службе великим историческим целям. Но история не простит ни одной капли крови, принесённой в жертву новому молоху произвола и привилегий. Нравственное чувство находит своё высшее удовлетворение в несокрушимой уверенности, что историческое возмездие будет отвечать размерам преступлений» [926].
Историческое содержание социальной и политической борьбы формирует и определяет моральный облик её носителей. Исходя из этого, Троцкий писал по поводу обвинений Ленина в «аморализме», широко распространявшихся врагами большевизма: «„Аморализм“ Ленина, т. е. отвержение им надклассовой морали, не помешал ему всю жизнь сохранять верность одному и тому же идеалу; отдавать всю свою личность делу угнетённых; проявлять высшую добросовестность в сфере идей и высшую неустрашимость в сфере действия; относиться без тени превосходства к „простому“ рабочему, к беззащитной женщине, к ребёнку. Не похоже ли, что „аморализм“ есть в данном случае только синоним для более высокой человеческой морали?» [927]
Все названные Троцким нравственные качества, присущие Ленину, начисто отсутствовали в лагере сталинистов. Кульминация их действительного аморализма — судебные подлоги — отнюдь не вытекала из отвержения большевиками внеклассовой морали. Как и другие важные события истории, эти подлоги выступали продуктом конкретной социальной борьбы, в данном случае принявшей самый вероломный и зверский характер борьбы новой аристократии против масс, поднявших её к власти. «Чтоб приспособить правящую партию для задач реакции, бюрократия „обновила“ её состав путём истребления революционеров и рекрутирования карьеристов».