Столь же беспардонную попытку скомпрометировать дореволюционное прошлое Троцкого предпринял ретивый фальсификатор сталинской школы Е. Ярославский. 25 сентября 1938 года он направил Сталину письмо, в котором говорилось об «изученных» им совместно со Шкирятовым показаниях бывшего Главкома Красной Армии Вацетиса, которые являются «ошеломляющим документом», «убийственным приговором Троцкому». Эти показания, писал Ярославский, подтверждают сложившееся у него «убеждение» в том, что Троцкий до 1917 года был завербован германским генеральным штабом и царской охранкой. Предлагая провести следствие для проверки этих версий, Ярославский обосновывал это предложение возникшей в его голове «гипотезой»: «Если Троцкий мог пойти на такое чудовищное предательство по отношению к Ленину, к Сталину, к республике Советов (имелась в виду утвердившаяся в то время в советской историографии интерпретация поведения Троцкого в 1918 году как «предательского».— В. Р.), то почему не допустить, что его позиция в период сколачивания и деятельности августовского блока и раньше не диктовалась троцкистским „лозунгом“: каждый делает революцию для себя [1051]» [1052] (курсив мой.— В. Р.).
Конечно, Сталину не могло не представляться заманчивым пустить в обиход версии и «документы», состряпанные его услужливыми приспешниками. Однако в конечном счёте он не позволил этим документам выйти за пределы своего кабинета: слишком свежа была память о сокрушительных ударах, нанесённых Троцким даже по более «скромным» историческим подлогам. Кроме того, Сталину было известно, что Троцкий работает над его биографией. Естественно было ожидать, что в ответ на новую разухабистую клевету Троцкий ускорит публикацию находящихся в его распоряжении материалов о сомнительных моментах в дореволюционной биографии самого Сталина.
Очевидно, по тем же причинам Сталин отверг угодливые предложения о «подчистке» некоторых неприятных для него высказываний Ленина. Так, он не дал хода инициативе Стасовой и Сорина, представивших ему в мае 1938 года предложения о внесении «исправлений» в записи выступлений Ленина с критикой сталинской позиции по вопросу о Брестском мире [1053].
В ряде случаев Сталин запрещал публикацию таких книг, где лесть по его адресу превосходила все мыслимые пределы. 16 февраля 1938 года он направил в Детиздат письмо, в котором предложил «сжечь» присланную ему на просмотр рукопись книги некой Смирновой «Рассказы о детстве Сталина». Указывая, что эта книжка «изобилует массой фактических неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений», придуманных «охотниками до сказок», «брехунами» и подхалимами, Сталин усматривал особый вред в том, что она «имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев» [1054]. Это письмо Сталина, ставшее известным в литературно-издательских кругах, не было опубликовано. Оно впервые увидело свет в конце 1953 года, когда сталинские преемники, открывшие первый тур критики «культа личности», сочли необходимым опереться в этой критике на авторитет самого Сталина.
В годы великой чистки Сталин находил время для того, чтобы держать под своим неослабным контролем выход мемуарных работ и художественных произведений на историко-партийную тему. К 20-летию Октябрьской революции с его благословения были выпущены произведения, сразу же объявленные «вершинами» советского искусства: повесть А. Толстого «Хлеб» и фильм М. Ромма «Ленин в Октябре». Те же произведения, которые хотя бы в чём-то отклонялись от господствующих канонов, запрещались. Такой запрет был наложен, в частности, на дальнейшую публикацию повести М. Шагинян «Билет по истории», первая часть которой вышла в издательстве «Молодая гвардия». Это произведение о детстве и юности Ленина было названо в постановлении Политбюро «политически вредным» и «идеологически враждебным» [1055].