С нескрываемым сарказмом и возмущением Сольц упоминал о том, что «недавно разразился статьёй в „Правде“ председатель Верховного суда СССР Голяков. В ней он разъясняет, что суд должен быть правильный и права подсудимого ограждены. На деле, признает он, это во многих случаях не соблюдается, чему он приводит много примеров. Их, к сожалению, гораздо больше, их многие тысячи, и поздно немного обращается Голяков с призывом улучшить работу суда».
В заключение Сольц обращался к Ульриху со следующими требованиями: «Надо более решительными мерами воздействовать на господ судей… Я прошу вас затребовать дело [Зеленской] и сказать своё слово. Если вы этого не сделаете, то по существу за это неправое дело будете нести ответственность и Вы» [229].
Во время войны Сольц в составе группы старых большевиков был эвакуирован в Ташкент. Там он находился в состоянии глубокой депрессии. Встречавший его в эвакуации Ю. Трифонов вспоминал, что Сольц «непрерывно писал на длинных листах бумаги какие-то бесконечные ряды цифр. Не знаю, что это было. Возможно, он писал старым подпольным шифром нечто важное» [230]. Умер Сольц за несколько дней до конца войны. Ни одна газета не поместила о нём некролога.
Что же касается Вышинского, то он был щедро вознагражден Сталиным. В 1939 году он был избран членом ЦК ВКП(б), академиком и назначен на пост заместителя председателя Совнаркома. В дальнейшем он работал первым заместителем министра, а затем министром иностранных дел — до 1953 года, когда этот пост был возвращён Молотову. Умер Вышинский почти через два года после смерти Сталина, находясь на посту постоянного представителя СССР в ООН.
Политический портрет Вышинского будет не полон, если не сказать, что из репрессий он извлекал не только карьерные, но и корыстные, имущественные выгоды. Так, после ареста Серебрякова, одного из главных обвиняемых на втором московском процессе, Вышинский приобрёл его кооперативную дачу. Получив кооперативный пай Серебрякова, Вышинский перевел дачу на баланс хозяйственного управления Совнаркома и построил рядом с ней ещё одну дачу, обошедшуюся государственной казне в 600 тыс. рублей. После того, как в 1945 году распоряжением Совнаркома за подписью Сталина были подарены новые дачи «особо отличившимся в войне», в том числе Вышинскому, он сдал свою прежнюю дачу в аренду, получив тем самым постоянный источник нетрудового обогащения [231].
XVI
Приговор
Фальсификаторской работе Вышинского посильную помощь оказывало множество лиц, использованных для идеологического обоснования процесса.
Показательны в этом отношении воспоминания Е. А. Гнедина, в обязанности которого входило цензурование сообщений присутствовавших на процессе иностранных журналистов. Когда после первых заседаний суда он обнаружил, что зарубежные корреспонденты отмечают явные несуразности в показаниях Бессонова, то поспешил рассказать об этом Вышинскому, который ответил «чисто деловым образом»: «Хорошо, я переговорю с Сергеем Алексеевичем».
Сам Гнедин ощущал непрочность своего положения, потому что он работал первым секретарём посольства СССР в Берлине в 1935—1937 годах, когда Бессонов занимал там должность советника. Бессонов упомянул на процессе о «нелегальной связи» Гнедина с Бухариным и Радеком, хотя добавил, что «Гнедин был робок и ни в чём не участвовал» [232]. Эти слова не вошли в стенограмму процесса, а Гнедин был арестован лишь спустя год, в связи с попыткой фабрикации «дела Литвинова».
Освещение процесса на страницах советской печати было поручено целой когорте журналистов и литераторов. Писатель Авдеенко, работавший в то время в «Правде», вспоминал, что после его обращения к Кольцову с просьбой получить пропуск на процесс, Кольцов посмотрел на него «с какой-то странной тревогой» и доверительно сказал:
— Зря ты туда рвешься. Не ходи!.. Там такое творится — уму непостижимо. Все говорят одно: Военная коллегия, государственный обвинитель, защита, свидетели и сами подсудимые. Странный процесс. Очень странный. Я сбежал оттуда. Не могу прийти в себя от того, что увидел и услышал.
Авдеенко рассказывал, что эти слова Кольцова он слушал «удивлённо, с нарастающим возмущением, хотя всегда доверял ему всей душой» [233]. Впрочем, на следующий день в «Правде» появилась статья «сбежавшего» с процесса Кольцова под названием «Свора кровавых собак» [234].
Брат Кольцова Борис Ефимов свои отклики на процесс публиковал в форме карикатур. На одной из них была изображена двухголовая тварь (одна голова с лицом Троцкого, другая — с лицом Бухарина) со звериными лапами и шерстью, ведомая на поводке рукой со свастикой [235].