Ему очень хотелось еще поговорить по душам с учительницей. Неужели она задумала после окончания школьных занятий покинуть Метелкино? По-видимому, так.
Что-то стала очень задумчива. Не заскучала ли в деревенской глуши? Не собралась ли в дальние края, как залетная ласточка? Как было бы хорошо уговорить ее остаться.
Но хорошо ли в темную ночь идти под ее окно?
А ночь становилась все темней. И все теплей. С юга незаметно привалили сырые, густые облака. Слились с темной, оттаявшей землей. Закрыли звезды. Окутали село чернотой. Лишь кое-где в овражках чуть белели остатки снежных сугробов.
Заметил Иван мальчишку, притаившегося в телеге под мордами лошадей, жующих овсяную солому. И на сердце стало теплей: тоже караулит — жизни за трактор не пожалеет. Ну и правильно — здесь их будущее. Кто же это?
А не все ли равно? У нас таких мальчишек много!
Походил Иван, побродил, совсем было собрался пойти к учительнице, да вдруг огонек в ее окне погас. Кочетков вздохнул, зашел в сарай и, улегшись на деревянный ларь, в котором хранилось разное пожарное имущество, накрылся с головой полушубком.
Наган, как всегда, положил в головах по старой военной привычке. Он не знал, и никто не знал, кроме старухи Алдохиной, что в этот час три неизвестные личности уговаривались, как отправить на тот свет его душу.
Кривой человек в полушубке, усатый в драной кожаной куртке и егерь Родион, которого давно считали покойником, сидели наготове в бане, ступеньки от которой вели к реке.
Старуха с ведром, таясь в темноте, потихоньку откачала воду из затопленной лодки, в которой они приплыли откуда-то из лесных дебрей. Теперь им нужно было сделать свое дело и уплыть на ней по темной реке в черную ночь.
При свете коптилки они проверили оружие. У одного был наган, у другого — кавалерийский карабин с обрезанным стволом, у Родиона — кожаный мешок и нож, каким колют свиней.
— Керосин-то не забудь, принеси. Да в чем-нибудь, чтобы не звенел, потребовал Родион у Алдохиной.
Старуха пошла в конюшню и взяла бадейку, в которой батрак обычно размешивал мучное пойло для лошадей.
Макарка не обратил бы внимания — возьми она бадейку открыто, но старуха действовала воровато, с оглядкой. И это его заинтересовало, Макарка затаился за дверью, ожидая, что будет дальше?
Старуха прошмыгнула мимо него к баньке. «Ага, — подумал Макарка, самогон потихоньку от всех каким-то дальним людям продает. Вот хитрюга». Но вдруг до него донесся едкий запах керосина. «Керосин тащит? Что это она, сдурела? Бадейку изгадит, а мне попадет!»
И Макарка орлом налетел на старуху, догнав ее у баньки. Но только хотел отнять, как был схвачен чьей-то железной рукой.
— Пошел прочь, не мешайся! — приказал ему чей-то хриплый голос.
— Иди, иди к лошадям, не суйся, когда не надо! — зашипела старуха.
А хриплый так его толканул, поддав пинка, что Макарка отлетел прочь. От стыда и досады он сжал кулаки, хотел броситься на обидчика и отнять хозяйское добро, но услышал нечто такое, что его остановило.
— Когда выплеснете, и ее бросьте в огонь или в воду! — сказала старуха.
— Знаем, — ответил из темноты хриплый, — а ты за мальчишкой присмотри… Кабы чего не вытворил дурак.
Макарка поднимался с земли затаив дыхание.
— Ну, зажигалку, спички… Ничего не забыли? Так выпьем на дорожку.
В темноте было слышно, как булькал самогон, как хрустели огурцы.
— Пошли! До свиданьица, бабка, на том свете встретимся, — мрачно сказал кто-то.
И три пары ног зашлепали по грязи.
Старуха постояла у баньки. Послушала, как тихо спит село. Торопливо перекрестила себя мелкими крестами.
И пошла к дому. Было так темно, что она чуть не наступила Макарке на носки, и все же не заметила его.
— Макар! Макарушка! — стараясь придать голосу ласковость, позвала она.
Но Макарка не отозвался. Услышав про огонь и керосин, он сразу догадался, что дело идет о поджоге…
Спит теперь Иван, дремлют караульщики у пожарного сарая, беды не ведая. А к ним крадутся в ночной темноте три бандита с бадейкой керосина, с обрезами и кинжалами.
«Что делать? Предупредить? Опередить? Перехватят бандиты, убьют, зарежут, и пикнуть не успеешь…»
Страх приковал его к месту. Лучше бы ничего не знать, не ведать! Макарка весь сжался, чтобы унять дрожь, и пристыдил себя: «Эх ты, трясешься мокрой курицей, а еще Орлом звался!»
Обида, горькая обида на пионеров, которые за человека его не считали, вдруг подступила к сердцу: «Ну, я вам покажу, я вам докажу!»
Макарка стиснул кулаки, словно готовясь к драке, и бросился не к пожарному сараю, а к церкви.