Кузнец хотел крикнуть, но задохнулся ядовитой табачной пылью, насыпанной на дно мешка.
Хотел расправить могучие руки, но кожаный мешок спеленал его, как ребенка. Он вскочил и тут же упал оттого, что ноги его захлестнула ременная петля.
И больше кузнец ничего не помнил.
Еще быстрей управились бандиты с дедом Кирьяном.
Лишь только старик поднял голову с телеги, на которой он дремал, как получил страшный удар чем-то тяжелым и рухнул на овсяную солому, заливая ее кровью.
Бандиты быстро подкатили к дверям пожарного сарая телегу с соломой и, облив ее керосином, подожгли.
Испуганно заржали кони.
Когда катили телегу, из-под нее вдруг что-то выскочило и метнулось во тьму. Бандиты подумали, что это собака. Но это был Сережка. Храбрец-удалец, никогда не терявшийся, Сережка так напугался, что удирал на четвереньках. В ужас привела его телега, которая вдруг ожила и двинулась сама собой, чуть не придавив его колесами.
Спросонья это было так страшно…
Опомнился Сергей только у колодца.
Ничего еще не понимая, он привстал, держась за сруб колодца, и увидел вначале, как вспыхнула телега, облитая керосином, затем услышал крик Кочеткова:
— Горим!
Иван, проснувшийся от вспышки огня, подскочил к дверям сарая и, обнаружив, что они кем-то заперты снаружи, заколотил в них ногами и руками.
Вспомнив свои обязанности, Сережка приложил к губам рожок, пытаясь затрубить тревогу, но тщетно. Ничего не получалось. Теперь он уже не смеялся от щекотки, а плакал с досады. Слезы мешали его дрожащим губам плотно захватить рожок и издать могучий призыв тревоги.
Что делать? Кочетков же сгорит! Сережка, забыв страх, бросился на помощь.
Он сорвал щеколду, которую наложили на дверь бандиты, и, упершись ногами и руками, старался хоть немного сдвинуть телегу. Пламя лизало его лицо, полушубок на нем загорелся. Но Сережка с закрытыми глазами продолжал делать свое дело. Телега немного стронулась, дверь сарая подалась. Кочетков стал вылезать, расширяя узкую щель. В это время раздались выстрелы. Пули щелкнули по железной щеколде.
— Дядя Иван, это в тебя, прячься! — крикнул Сережка и, обернувшись к невидимым во тьме бандитам, закрыл собой Кочеткова, распахнув полушубок. Пламя осветило на его груди красный галстук.
— Ложись, тебя убьют! — крикнул Кочетков, доставая наган и пытаясь отстранить Сережку.
— Всех не убьют, нас, мальчишек, много! — азартно крикнул Сережка и приложил к губам рожок, пытаясь еще раз затрубить.
Но в это время что-то с силой толкнуло его в грудь, в глазах вспыхнул огонь, а в ушах вдруг зазвучали призывные звуки горна, которые перекрыли удары набата: бум-бам, бум-бам!
«Сейчас набегут все ребята, наша возьмет! Это я играю, это я сумел», блаженно думал Сережка, удивляясь, что рожок звучит, как колокол. И упал, потеряв сознание.
Перочинный ножик и шепка
Прежде чем рассказать о дальнейших событиях в Метелкине, вернемся к Гараське, которому не спалось в эту ночь. На рассвете после темной, пасмурной погоды подул южный ветер и к утру разогнал облака. Пользуясь попутным ветром, кулацкая флотилия, подняв паруса, отправилась восвояси. Все базарники были довольны удачной торговлей и покупками. Алдохины парни играли кто во что.
Матвей — на новой гармони, Гришка и Федька — по очереди на губных гармошках, а маленький Витька дул в глиняные свистульки.
Невесело было только на ладье Никифора Салина, на которой плыл Гараська.
Хозяин был мрачен, батрачонок тих, только новый пассажир — в кожаном пальто, с портфелем — был весел и, оглядывая простор разлива, все восхищался красотами природы.
— Какие синие дали! Какое голубое небо! Какая золотая вода!
— Да брось ты, барин, желтая она от глины, а не золотая! — проворчал зло Никифор.
Из-за этого барина и злится он на весь белый свет, а пуще всего на Гараську. Притих мальчишка, понял, что сплоховал, да поздно. Слишком неожиданно появился на берегу этот кожаный барин, слишком неожиданно спросил хозяин, увидев, как вздрогнул батрак:
— Что, Карась, угадал знакомого?
Гараська смутился, не сразу отказался, и Никифор, криво усмехнувшись, сказал:
— Тот самый, которого ты ночью с печки увидал!
От этих слов, от колючего, режущего взгляда хозяина у Гараськи как-то похолодело в груди.
Он устроился на пустых мешках в тени паруса, достал из кармана оставленный ему в залог перочинный ножик и стал строгать подвернувшуюся тут дощечку. Он вспоминал лицо мальчишки в красном галстуке и старался вообразить, где он теперь, что делает, как доставил он его весть на говорящей щепке метелкинским пионерам.