- Баба Дарья, вы то откуда все знаете?
- Знаю, - улыбнулась старушка. - От людей ничего не скроешь. Думаешь, никто не видит, как Ленька браконьерам да ворам потворствует? Подожди, его ещё потянут... Не зря и прозвище дали - Лоскут. Говорят, в детстве так обозвали.
- За что? - вырвалось у Ксении.
- Не помню толком. Крохоборничал, видать, вот и наградили. У нас зря не назовут. Его ещё Сучонком называли. Не вяжись ты, девонька, с ним, не вяжись. Может, найдешь себе кого.
Ксения вздохнула.
- Слышали, у Веры Пчелкиной мать умерла? - спросила она.
- Да, - горестно кивнула баба Дарья. - Все там будет. Отмучилась Люба. Рак у неё был. Матрена из Степаников, она им родней приходится, на поминках была. Сама Матрена-то тоже едва живая, но пыхтит еще. Катька Доронькина, говорят, напилась, на поминках чуть ли не песни пела. Стыд-то какой! Водку как хороший мужик хлещет. Она тоже с этим твоим одно время схлестнулась.
- А сейчас? - спросила Ксения.
- Сейчас не знаю, а врать не буду. С женой своей Галиной он никогда не разведется. Батька не даст. Так и будут тебя на весь поселок славить. Говорю тебе, девка, не вяжись ты с этим кобелем, - опять повторила бабка Дарья.
А Ленька Сыч, выйдя из здания почты, крепко задумался. Значит, этот парень, приезжий, звонил Доронькину. А вчера в одном автобусе с ним ехал Першин. Он его сразу узнал. Першинская порода, ни с кем не спутаешь. Глазищи голубые, ресницы, как у девки. Красивый был парень, да и сейчас ничего, только больно худой. Ленька завидовал ему в детстве, все девчонки глаз с него не сводили, такой красавчик был. А потом случилась какая-то история, заболел он, что ли?
Ленька, грузно шагавший по тропинке, которая начиналась сразу за почтой, остановился. Ничего себе - заболел! Клад он копал, пименовский клад! Отец ведь тогда ему рассказывал, как он мог забыть? Подожди, подожки...
Он даже рот открыл и уставился на проходящих мимо молоденьких девчонок, щеголявших в коротеньких юбочках.
Девчонки, обходя застывшего милиционера, на всякий случай дружно поздоровались:
- Здрассте, дядь Леня!
Сыч непонимающе уставился на них.
Девчонки, чинно пройдя несколько шагов, одновременно прыснули и бросились бежать, решив, что он выпил лишнего.
А Сыч продолжал столбом торчать на дороге. Выходит, и Колька Першин, и приятель Доронькина неспроста сюда явились?.. Это что же получается...
Развернувшись всем корпусом, Леонид быстро, насколько позволяла комплекция, зашагал к дому отца.
Старого Сыча он не видел несколько дней. Отец был на него сердит, и поводов для этого имелось достаточно. От Галины гуляет, раз, пьет, два, отца уважать перестал, три. Были, были у Егора Сыча причины, чтобы сердиться на сына.
Леонид одернул китель и помрачнел. И чего батька лается, чего не хватает? Пьет много, так ведь кто сейчас не пьет... Не на свои гуляет, должность позволяет.
- Должность, - орал отец. - Турнут тебя, дурака, с этой должности не сегодня, так завтра. К кому тогда прибежишь? Самогонку жрать - большого ума не нужно.
- Живу не чуже других.
- Лучше, лучше других надо жить. Каждый день пьяный, каждый Божий день. Донесут начальству.
- Я сам себе начальник, старший участковый. У меня в подчинении двое.
- Сам, - сплюнул отец. - Вот погоди, начнут бабы жалобы на тебя строчить, тогда завоешь. Турнут. Думаешь на твое место других не найдется? Как бы не так.
- Да ладно тебе, - отмахивался Леонид.
- А бабы? - не унимался Сыч. - Всех баб перещупал. Мне уже глаза колят.
- Что бабы-то? Кто не без греха.
- Гулял бы с разведенками, так нет, на замужних тянет. Кого в коровнике на сене застукали, меня, что ли? Как кобель за молодыми бабенками таскаешься, а у самого дочка невеста.
Ленька возмутился.
- Ладно, батя, вспомни, сколько сам грешил да сколько мать слез пролила. Я мальчишка был, а до сих пор перед глазами стоит, как ты на неё с вилами набросился, когда слово поперек сказала. Может, потому и умерла раньше времени. В тебя я, батя, такой кобель уродился.
Как раненый медведь заревел Сыч.
- Во-он! Вон отсюда, и чтобы я тебя... Сын, которого выростил, на ноги поставил, меня попрекает! Мать болела много, вот и умерла раньше времени, работа в крестьянском хозяйстве тяжелая. Не тебе меня судить.
Поговорили, называется...
Сейчас, вспомнив об этом, Леонид скривился. Зря на него родитель нападает. Он, конечно, его выростил, и дом новый помог построить. Не дом - домину. Обставлял хоромы сам Леонид.
Отец сказал тогда:
- На мебеля сами скопите, а то жить не интересно будет.
Сами... Тяжело самим-то было. Ленька злился, куда папаша деньгу копит. Прессует он их, что ли? Сначала боялся, что женится на молодухе. Хоть и в возрасте, дедом давно стал, да крепкий, как пень. Ведет правильный образ жизни, лишнего не пьет, на земле трудится, а это тоже силы прибавляет. Но нет, отец жениться и не помышлял. Ленька прямо у него спросил об этом.
Старый Сыч изумился:
- Я из ума ещё не выжил.
Егора Сычева все жадным считали, ничего мимо себя не пропустит. Ленька знать не знал, сколько у него денег, таился отец от сына. Когда внезапно грянула павловская денежная реформа, вот тогда все и прояснилось.
Старик прибежал, как сумасшедший, лица на нем не было.
- Пятидесятирублевые купюры, говорят, срочно меняют. По списку. Ограниченно.
Он дышал, как загнанный волк.
- А тебе какая печаль? - отозвался Леонид, спокойно попивая чаек. - Я у тебя в долг недавно просил, ты сказал, денег нет.
- Дурак, - взвыл Егор. - У меня все сбережения в пятидесятирублевых купюрах.
Ох, и побегал тогда Леонид Сычев! Всех баб своих привлек. Все до последнего полтинника обменял. Ну и скопидомный у него папаша, прямо как центральный банк!
Именно тогда он взял батьку за горло и заставил раскошелиться на машину.
Сыч упирался, как мог.
- Баб своих возить? Не дам денег. Разобъешь по пьянке.
- Уж лучше по пьяни разбить, да пожить в свое удовольствие, чем в чулке деньги сгноить.
Галина тоже просила за мужа: пить меньше будет.
Папаша со скрипом согласился.
Ленька как в воду смотрел. Грянула демократия, денежки превратились в ничто. Батька на реформы не жаловался, значит, успел реализовать кровно нажитое. Несколько раз в столицу мотался, хотя раньше его туда на аркане не затащишь. Ленька дурных вопросов не задавал надо, папаша сам скажет. А ведь сколько людей тогда лопухнулись, понадеялись на государство! Сам видел, как благим матом орал мужик, подорвавший здоровье на Севере. Вернулся, думал, обеспечил себя и детей, а вот те хрен! "Позаботилось" о нем государство. Сельский житель, не то что городской, он привык деньги по углам распихивать. Если они у него, конечно, есть.
Нет, зря на него отец рычит, польза от Леньки есть. Кто перед августом 98 года подсказал, что в рублях капиталы хранить незачем. Отец ничего не сказал, но в город, знает Ленька, ездил. Ученый стал. Интересно, сколько у него в загашнике накоплено? Не узнать. Внучку дед любит да и к Галине хорошо относится. Придет время, все ему, Леньке, достанется.
Не ожидал младший Сыч, что отец настолько серьезно отнесется к его рассказу.
- Вчера, говоришь, Кольку Першина видел, а сегодня гость Доронькиных в Москву звонил?
- Он и вчера звонил.
- Эх, парень, боюсь, как бы не поздно уже было...
Крепко задумался старый Сыч. События большой давности встали у него перед глазами.
Знал он, знал, что Пимен имеет при себе немалые деньги. Многие про то в деревне догадывались. Да только как те деньги достать? Егорка Сычев стал присматриваться к Гришке-дурачку, старшему сыну Пимена. Заведет его к себе, угостит и начинает выпытывать.