Мы этого ничего не знали, слушая речь Молотова 22 июня. Мы видели мощь Красной армии, огромное число танков и артиллерии, и верили в эту колоссальную мощь. В средствах массовой информации, в школе, в фильмах без конца восхваляли Красную армию, ее мужество в годы Гражданской войны 1918–1920 годов, в боях против японцев на границе с Манчжурией, в войне с финнами зимой 1939–1940. Советский народ уверяли, что Красная армия нанесет поражение любому будущему агрессору. Мы были уверены в ее победе, и даже не могли представить, что нам грозит опасность, тем более, что наш городок отдален от фронта на 250 километров.
В те часы всё в действительности выглядело совсем по-иному. Германские танки вторглись на глубину десятков километров и быстро продвигались в сторону Литвы и Белоруссии, почти без всякого сопротивления. Войска Красной армии были абсолютно ошеломлены внезапным нападением, отступали и разбегались. Самолеты, которые мы видели и слышали утром, были германскими. И до полудня они уничтожили 1200 советских самолетов, главным образом, на земле.
После полудня и вечером мы не отрывались от радиоприемников. Мы слушали Москву в надежде услышать новости о том, что творится на фронте. Только в 10 часов вечера было озвучено первое сообщение генерального штаба советских войск, в котором говорилось: "22 июня германские войска вели бои с частями советских пограничных войск и добились местного успеха. Когда к фронту подтянулись полевые части Красной армии во второй половине дня, атаки немцев были отбиты в большинстве пограничных районов с нанесением неприятелю большого урона в живой силе и технике". В этом кратком сообщении не были названы места боев, но мы радовались тому, что атаки немцев отбиты, и чувство уверенности к нам вернулось.
Назавтра, во второй день войны, в часы после полудня, уверенность наша сильно заколебалась. Вместо движения войск в сторону фронта, чего мы ожидали, началось движение в обратную сторону пехотных частей и машин. Вначале части шли упорядоченным строем, но через день проходили разрозненные группы солдат, часто без командиров и без оружия. Грузовики семьями офицеров и советских чиновников время от времени проносились через городок. Шоферы останавливались и спрашивали дорогу на Полоцк, город в 120 километрах, в глубине восточной Белоруссии. Среди убегающих на восток были и евреи. От них мы услышали впервые, что значительная территория Литвы, в том числе город Ковно (Каунас), оккупированы немцами, Красная армия в Литве разгромлена. Литовская армия, которая после провозглашения Литовской советской республики, превратилась в корпус Красной армии, совершила предательство, и повернула оружие против Красной армии. И еще нам рассказали евреи, что литовские солдаты и граждане организуют засады на дорогах, и многие советские солдаты и евреи ими убиты.
По радио Ковно было передано сообщение о создании литовского антикоммунистического правительства, и призыв к литовскому народу восстать, бороться за создание независимой Литвы и помогать победоносной германской армии освободительнице.
Мы все еще надеялись, что вскоре придут резервы Красной армии, и положение изменится решительным образом. Но на третий день войны, когда распространились слухи, что город Вильно оккупирован немцами, и в час ночи из городка сбежали все советские чиновники с семьями, и мы остались без власти, рухнули все и всяческие надежды. Среди беглецов были и коммунистические активисты-евреи, милиционеры и служащие НКВД. Страх охватил местных евреев. Никто не знал, что делать. Сбежавшие правительственные чиновники не оставили никаких указаний населению, остаться ли на месте или пытаться сбежать от германской оккупации. Никакой транспорт не был представлен тем, кто хотел эвакуироваться, кроме телег и велосипедов, которые были у некоторых жителей. Большинство должно было двигаться пешком. По городку поползли слухи, что на дорогах, ведущих на север и восток, — направлениях бегства — литовцы поставили засады, и часть беглецов ими застрелена.
Я стоял на главной улице, по которой двигался поток беженцев из Вильно, смотрел на грузовики, набитые солдатами, частью ранеными, проносящиеся по шоссе, на группы солдат и гражданских лиц, идущих пешком, усталых, с трудом волокущих ноги. На телегах с тюками сидели беженцы-евреи, целые семьи, пытающиеся спастись от немцев. Возникла группа велосипедистов, и среди них я узнал Лейбку, старшего брата моего доброго друга Сендера Коварского. Он остановился на минуту около меня и рассказал, что покинул Вильно вчера после полудня. После бомбежек и панического бегства всех работников правительственных учреждений, в городе воцарился полнейший хаос. Он расстался с Сендером на железнодорожной станции, когда тот сумел вскочить в поезд, набитый беженцами, идущий в направлении столицы Белоруссии — Минска. Он надеется, что и все члены его семьи уйдут вместе с ним из городка. Мы расстались, и он продолжил свой путь. Группы поляков и литовцев стояли на тротуарах, вдоль шоссе, недалеко от меня, громко выражая радость и проклиная беглецов. Их восторги разгневали меня, и я ушел оттуда.