Пока я размышляла о вселенской справедливости, дверь директорского кабинета приотворилась и в приемную вышел Петерман. Он несколько недовольно окинул меня пристальным взглядом и произнес:
- Вы решили исключить из своего расписания встречу со мной?
- Ни в коем случае, - я с трудом выдавила улыбку, - Просто, я сегодня как горячие пирожки - нарасхват.
Думала, что хоть улыбнется этой маленькой шутке. А он только зловеще посмотрел и кивком головы пригласил последовать в кабинет. Ей богу, шла как на допрос. В голове гудит, коленки трясутся. Я мысленно дала себе подзатыльник. Соберись, тряпка!
- Присаживайтесь, - любезно предложил он таким тоном, будто в последний путь меня провожает.
Интересно, кто ему сегодня хвост прищемил?
Осторожно присела на указанный стул, исподтишка наблюдая за Петерманом. Он вольготно расположился, напротив в Васьковом кресле. Стол он так же облюбовал. Теперь на нем стоял черный блестящий ноутбук, несколько папок, которые я прежде у своего директора не наблюдала. Среди документов заметила свои распечатки, которые готовила для презентации. Стало безумно жаль свои напрасные труды. Столько было проделано работы и все зря.
Петерман словно прочитав мои мысли, прикоснулся открытой ладонью к прозрачному скоросшивателю, в которой были мои почившие труды и произнес:
- Я впечатлен.
Поймав мой недоуменный взгляд, усмехнулся и продолжил:
- Я имею в виду колоссальность проделанной вами работы.
Если он надеялся, что мне польстит его похвала, то напрасно. Я самодостаточный специалист и прекрасно знаю цену тому, что лежит под его ладонью и к словесным поощрениям не имеет никакого отношения.
- Благодарю, - довольно сухо отозвалась я, - Василий Михайлович уже выписал мне премию в размере оклада.
Очень надеюсь, что лицо мое в этот момент оставалось бесстрастным, потому что не дай бог немцу узреть на нем, то, что твориться сейчас в душе. Меня буквально колбасило от накатившей внезапно ненависти к человеку, в чьих руках не только мой несостоявшийся проект, но и судьба всего колхоза. Умом я все понимала. Быть может, даже если была на его месте, то поступила бы точно так же, но ни чего не могла с собой поделать.
Петерман откинулся на спинку кресла и, сложив руки на груди, стал рассматривать меня, словно я была диковиной зверушкой. И это начало бесить еще больше. Спокойствие...Только спокойстие...
- А знаете, мы с вами в чем-то похожи, - неожиданно сказал он.
- И чем же? - не удержалась от язвительного тона я.
- Я в молодости, так же как и вы был полон энтузиазма. Многое давалось очень легко, в том числе и принятие решений.
Я скептически посмотрела, услышав это его "я в молодости".
- Что-то не похожи вы на старика.
Он дежурно улыбнулся на завуалированный комплимент. И вправду похожи. Я так же реагирую, когда нахваливают мою "неземную" красоту.
- У меня к вам предложение, - продолжил выводить меня из себя проклятый немец.
Я тут же нахохлилась как ощипанный воробей, чем вызвала у Петермана улыбку, но уже искреннюю.
- Деловое, - добавил он.
Но напряжение не спало. Слишком сильны были негативные эмоции по отношению к человеку, которое мое буйное подсознание окрестило ни как иначе как "враг".
- Я вся во внимании, - процедила я, тоже скрещивая руки на груди, будто стараясь отгородиться.
- Вы очень талантливы, Евгения и я с удовольствие возьму вас на стажировку в свою команду. Поработаете, освоитесь. Если приживетесь, то возглавите сельскохозяйственное направление.
Из всех этих слов я услышала только одно.
- Сельскохозяйственное направление? Разве в компании "Статус" есть еще сельхозпредприятия?
- Пока нет, но будет. Я хочу создать что-то наподобие этого, - он погладил все тот же скоросшиватель.
- Здесь, - сипло выдавила я.
- Нет, что вы. Это будет гораздо ближе к городу. Все по последнему слову техники. Прямые поставки на заводы. Это большая возможность для вас раскрыть себя как специалиста и...
Больше слушать я не могла, потому что в голове было только три слова, и они к цензурным отношений не имели. Это что же получается: он решил продать старый зачуханный колхоз, что бы построить новый и современный близ города. И где логика? Либо у немцев вопреки расхожему мнению она отсутствует вовсе или я чего-то не догоняю.
- Кто ж работать-то на ферму пойдет близ города? - брякнула я.
- Построим общежития для узбеков. Оформим все легально. Это выйдет гораздо дешевле и проще.
Ага, найми дешевых узбеков, а свои в глухой деревне пускай мыкаются по всему району в поисках работы. Хотя о чем это я! Каким боком русские для этого капиталистического нелюдя свои? Для него люди это просто средство для достижения поставленных задач.
- Нет, - решительно заявила я и поднялась со стула.
С физиономии Петермана съехала приклеенная улыбочка.
- Почему? Вы подумайте, прежде чем отвечать так категорично. Поймите, от чего отказываетесь.
Я встретилась полным ярости взглядом с опешившим немцем и все... меня понесло.
- Я все прекрасно осознаю, господин Петерман. Что мне делать в вашей команде? Строить козни, ябедничать, трястись в ожидании, что меня подставят, очернят и выгонят. Надолго ли ваши новые сотрудники приживаются, пока их не съест ваш костяк? Я немало успела поработать в больших компаниях, что бы понять одну простую истину - не лезь и целее будешь.
- Тогда почему же вы тут лезете?! - в тон мне задал вопрос Петерман.
И так это двусмысленно позвучало, что запал мой поубавился.
- Потому что это место стало мне очень дорого, и я буду бороться до последнего за его благополучие, - совершенно серьезно ответила я.
Немец скривил свою и без того не сильно красивую рожу.
- Говорите как актриса из дешевой мелодрамы. Это, - он развел руками, - просто бизнес.
- А вы говорите - похожи, - горько усмехнулась я, - Для вас это просто бизнес, а для меня это гораздо большее. Не все измеряется в долларах, господин Петерман.
Он смотрел такими глазами, словно у меня голове рога выросли. Я же застыла посреди комнаты в напряженной позе. Знаю, после возможно пожалею, что была вспыльчива и прямолинейна, но уже поздно.
Петерман фыркнул, будто смешком подавился и, поерзав на кресле, наконец, сказал:
- Не уверен, что ваши слова продиктованы разумом. Но если таково ваше решение - настаивать не собираюсь. Не смею вас больше задерживать.
Меня накрыло чувство неправильности всего происходящего, словно я совершаю огромную ошибку. Хотела сказать в отчет что-то вежливое, дабы сгладить ситуацию, но язык во рту почему-то отказался повиноваться.
Молча, вышла из кабинета, с чувством неприятного осадка. Бросила взгляд на баклажаниху - та на радостях решила навести кофейку. Хоть у кого-то настроение хорошее. Несмотря на весь мой поганый характерец, зла на секретаршу я больше не держала. Она конечно стерва еще та, но если подумать, а чем я лучше. С благодарностью приняла чашечку кофе с молоком, и желудок тут же сжался от голода.
Время неумолимо подкатилось к концу рабочего дня. Нужно двигать домой. Когда закрывала кабинет, о той куче работы, что завалила мой стол, старалась не думать. Все же трудоголизм - это страшно.
Глава 11
Тяжел и неблагодарен труд колхозника. Рабочий день начинается на рассвете и заканчивается на закате. Целый день на солнцепеке в пыли, солярке, навозе. Зарплата мизерная. Разве это жизнь...
Зато после обеда сядешь на пенечек в легкой тени посадки и кайфуешь. Окинешь гордым взглядом колосящееся поле золотой пшеницы, и душа радуется. А вечером, как свалило начальство восвояси, откупоришь с мужиками все в той же посадке чекушку. Выпьешь, закусишь салом доморощенным, что супруга с любовью завернула вместе с хлебом и зеленым луком, и понимаешь - есть в жизни счастье.
Посидишь так с полчасика и снова на свою верную ласточку. Та затарахтит, гагудит, ласково обдаст измельченной соломой и вперед и с песней:
"Широка страна моя родная..."
Пошли убирать во вторую смену. Потому как за перевыполнение плана экономистка, то есть я, обещала премию. Душой я не кривила. Пользуясь эффектом, произведенным господином немцем на Глеба Игнатьевича, я протолкнула положение о премировании. Посему готовилась к начислению в этом месяце рекордно высокой зарплаты для тех, кто особо отличится и побьет все рекорды, вырвавшись на передовую.
Сегодня я опять по заданию Луганского отправилась на целый день в поле. Натянула уже ставшую привычной полевую униформу - яркие красные шорты, белую футболку, яркую кепку. Мужики уже привыкли. Как заприметят, сразу работать усерднее начинают. Подкалывают, конечно, особенно когда Луганский начинает ревностно сверкать глазами на мои голые ноги.