И теперь повелось, что как только часы переваливают ближе в десяти утра, все потихоньку подтягиваются на весовую попить чайку с пирожком. У баклажанихи оказались недюжинные кулинарные таланты, коими она потчевала своего любимого Коленьку. И нам перепадало.
Ток встретил нас шумом, гамом и пылью вперемешку с шелухой от пшеницы. Я раздраженно почесала шею от непрошенных воспоминай. Ненавидела, ненавижу и буду ненавидеть ток во время уборки, потому как на собственной щкуре ощутила, как к середине рабочего дня все тело чешется от проклятой шелухи, пота и пыли.
В былые времена, когда я еще не была супер специалистом, элементарного уважения к собственной персоне приходилось добиваться огромным трудом. Колхозники в некоторой степени очень высокомерный народ. Они терпеть не могут городских выскочек. А я была именно выскочкой. Нет бы сидеть себе тихо, как мышка и кнопки на калькуляторе щелкать. Не-е-ет! Я лезла в самое пекло, что доказать всем и самой себе, что я это не просто симпатичные ножки, что обитают в кабинете по соседству с директорским. Дура? Еще какая! Только по прошествии лет начинаю осознавать собственную глупость. Доказала? Только вот доказательства эти оказались никому не нужны, впрочем, как и я сама. Такая вот петрушка...
От мрачных воспоминаний меня отвлек Василич, который мягко потянул меня в сторону весовой со словами:
- Да чего на них смотреть-то Николавна. Кидают, да кидают. Грузят, да грузят.
И, правда, я в последнее время постоянно притормаживаю. Словно за хвост кто тянет. Тряхнула головой, от чего тот самый хвост хлестанул по спине, и обернулась. Немец молчаливо следовал за нами. Выражение его лица было несколько раздосадованным. Он хмурил свои светлые густые брови и смотрел себе под ноги.
- Томка! Ставь чайник, - скомандовал Василич, едва мы зашли внутрь.
Тамара Сергеевна, что в том момент вдохновлено о чем-то рассказывала своему Коленьке, округлила глаза при виде Петермана и, подскочив, как ужаленная стала носиться по комнате в поисках подходящей посуды.
Весовая была довольно просторным двухкомнатным домиком. Первую комнату занимали учетчики, а вторую, где собственно и стояли весы, баклажаниха. Здание было старым и давно нуждалось в ремонте. Тут всегда пахло сыростью, плесенью и мышами. Куда ж без них, родимых?
Пока Тамара Сергеевна налаживала чаепитие, мы уселись за старый обшарпанный стол, который тут был для совещаний. Меня тут же обступили со всех сторон учетчицы с различными вопросами.
- Евгения Николаевна, а как норму применять?
- А как премию начислять?
- Николавна, а когда Василий Михайлович будет?
Я всем мило улыбалась, отвечала, объясняла, разжевывала и одним глазом косилась на Петермана, который был явно не в своей тарелке. Он сидел напротив скрестив руки на груди и с брезгливым видом озирался по сторонам. Я невольно хмыкнула. Мда-а-а. Это вам не шикарный кабинет с кожаным креслом, господин Петерман.
Тем временем баклажаниха с прытью, которой я не замечала ранее, поставила перед высшим руководством кружку с чаем и целую гору ароматных пирожков от вида которых мой бедный желудок сжался.
- Угощайтесь, - сказал она, и поспешила ретироваться под предлогом, что нужно рабочих проконтролировать.
Петерман проводил ее взглядом и с явным отвращением на лице уставился на предложенный ему чай. Это был самый обычный пакетиковый чай, у которого ни вкуса, ни аромата. Плюс кружку баклажаниха ему выдала хоть и чистую, но старую и страшную. Чуть не фыркнула. До того он потешно выглядел.
Когда учетчицы, наконец, оставили меня в покое, навела себе кофейку и, подцепив пирожок, стала завтракать. Немец посмотрел на довольную меня, потом на пирожки, снова на меня и...решился.
Минут десять мы ели в абсолютном молчании. Краем глаза заметила, что вслед за первым пирожком мужчина подцепил второй, затем третий. Четвертый? Вот это у него аппетит с учетом того, что он вроде бы завтракал. А с виду и не скажешь, что много ест. Вот на Луганского посмотришь сразу понятно, что такого легче прибить, чем прокормить. А этот - кожа да кости.
- Спасибо, - вежливо поблагодарил он, наконец насытившись, - Очень вкусно.
- Это не меня нужно благодарить. А Тамару Сергеевну, - отозвалась я и отхлебнула глоточек кофе.
Я еще медленно жевала пирожок, а Петерман откинувшись на спинку стула, наблюдал за мной. Не знаю, чем ему так понравилась моя персона, но тяжелый взгляд напрягал. Я поежилась от неловкости и, решив хоть как-то отвлечься, стала пролистывать свободной рукой учетные листы.
- Я заметил, что вас очень уважают и ценят работники, - внезапно сказал он.
Я чуть последним кусочком пирожка не подавилась. А все из-за того каким это было сказано тоном. Голос немца был холоднее льда. Буд-то он не комплимент только что мне отвесил, а отругал.
- Э-э-э, - был мой умный ответ.
А немец тем временем, продолжая сверлить меня взглядом, продолжил:
- У меня возникает ощущение дежавю.
Я непонимающе вскинула брови.
- Смотрю на вас и понимаю, что все это уже было, - загадочно произнес он.
Чего-чего? Внимательно присмотрелась к блондину, сомневаясь в трезвости его рассудка. Может баклажаниха ему чего в чай подлила? Что за чушь он несет?
- Я говорю о Луганском. Пять лет назад он был таким же, как и вы. Полон энергии, оптимизма и неуемной жаждой деятельности. Еще тогда я присмотрелся к нему и предложил пойти на повышение. Но он оказался так же упрям, как и вы.
- Почему? - невольно задалась вопросом я.
- Вот и мне интересно "почему", - с нажимом сказал Петерман, одним сильным движением поднимаясь со стула, - Почему вы с таким упорством цепляетесь за все это, - он словно издеваясь, оглянулся по сторонам.
- Потому, - буркнула я в ответ.
Немец с минуту смотрел на меня словно баран на новые ворота, а потом со вздохом достал пачку сигарет, раздраженно закурил, взглядом ища пепельницу. Я любезно подтолкнула ему обрезанную алюминиевую банку, где когда-то было пиво. Местные мужики использовали ее вместо пепельницы.
Блондин скривился, но говорить, слава богу, ничего не стал, а, то я ему бы ответила. Так ответила, что мало бы не показалась. Как пирожки есть - это он горазд, не побрезговал, а тут рожи корчит.
- Я совершенно вас не понимаю, Евгения, - сказал он, с явным наслаждением выпуская дым из легких.
- И не пытайтесь, - по доброте душевной посоветовала я.
- Почему это?
- Вы же немец, - радостно сообщила я.
- И-и-и? - он явно начинал злиться, не улавливая причинно-следственной связи.
- Одни уже попытались понять и приспособить под себя русского человека Целых четыре года пытались и нарвались...
И все это с ослепительной улыбкой на губах. Несколько мгновений Петерман застыл, как мраморная статуя с сигаретой в руке, а потом внезапно рассмеялся. Да так, что под конец закашлялся и уронил на собственный ботинок пепел.
- Я по вашей вине ботинок испортил, - капризно заметил он.
- Это что! У Луганского уже пол гардероба испорчено, - тут же нашлась я, - А вы говорите ботинок...
На такой вот немного веселой и практически дружеской ноте, мы решили пройтись по току. Когда выходили с весовой, Петерман следовавший за мной по пятам, внезапно остановил со словами:
- И все же вы не правы на мой счет.
- Это почему это?
- Я немец только наполовину.
Бросила оценивающий, чуть кокетливый взгляд из под ресниц на блондина.
- Значит, вы не совсем безнадежны.
- Не кочегары мы, не плотники, но сожалений больших нет. А мы монтажники высотники! И с высоты вам шлем привет! - с выражением пропела я, выглядывая из узких окошек ЗАВа.
Красотень да и только. Вид с высоты птичьего полета дает мимолетное, неуловимое ощущение свободы. Над током стали сгущаться первые тени сумерек и народ уже уставший от тяжелой работы отлынивал от обязанностей и пытался занять руки чем угодно только не лопатой. Кто-то нервно курил в сторонке. Кто-то пил уже вторую кружку чая. А кто-то пристально наблюдал за мной...
Мимолетно скосила глаза в сторону стоявшего неподалеку немца. Он с абсолютно невинным видом рассматривал, как сортируются зернышки через огромные решетки и выглядел таким бодрым и энергичным, что вмиг подумалось - точно ли господин Петерман человек?
Я весь день пыталась отвязаться от его навязчивого присутствия, прибегая к самым разным уловкам. А ему хоть бы хны. Приклеился как банный лист и таскается, с самым заинтересованным видом. А это его постоянное "зачем", "почему" и "для чего", достало меня до зубного скрежета. Надо будет, когда домой приеду первым делом проверить на месте ли зубная эмаль. Чувство такое будто половину стерла.