— И что это? — голос Луганского был крайне раздраженным.
— Проект договора о продаже доли, — равнодушно ответил юрист.
— Я Петерману в прошлый раз все сказал по этому поводу.
— В курсе. Но Ян надеется, что вы измените свое мнение.
Молчание и шелест бумаг.
— Вознаграждение более чем достойное, — самодовольный голос Андрюхи заставил меня вздрогнуть.
— Можешь засунуть себе эти бумажки в задницу, — грубо прорычал Васек. — И не вешай мне лапшу. Понял?
— Вы же прекрасно понимаете, что сделка все равно состоится, хотите вы этого или нет. Он просто хочет, что бы все было, как полагается. По-четному.
— По-честному? — эхом отозвался директор.
Несколько мгновений они напряженно молчали, будто юрист ждал какого-то очень важного ответа.
— Забирай свои бумажки и проваливай, пока я не запретил тебе появляться на базе в выходные, — резко сказал Луганский.
— Василий Михайлович, послушайте. Мне не нужны проблемы.
— Это ты послушай. Мне нет никого дела до твоих проблем. Приедет Ян, и мы все обсудим.
Судя по стремительно приближающимся шагам, директор счел разговор оконченным и собирался подняться наверх. Блин блинский! Куда же спрятаться. Огляделась в поисках укрытия и поняла, что не успеваю. Васек свернул за угол и со всего размаху налетел на меня всей своей лосинной тушей.
Я треснулась лбом об его плечо. У-у-у! Больно-то как…
Неловко покачнулась и непременно бы упала, если бы Луганский не подхватил меня.
— Подслушивала? — почему-то с улыбкой спросил он.
— С чего вы взяли? — возмутилась я. — Вас искала.
— Да неужели, — оскалился он.
И тут поняла причину его внезапного веселья. Стою на лестнице, в объятиях этого бугая. Прием бугай этот держится одной рукой за мое предплечье, а другой за что успел ухватить — попу. И в довесок прижимается ко мне всем телом. От осознания всей ситуации небольшая дрожь возбуждения прокатывается по телу, и я смущенно опускаю лицо. Красивый у него оказывается галстук…
— Пусти, — тихо шепчу.
Но руки только сильнее стискивают и уха касается жаркий шепот:
— Ты такая красивая, когда смущаешься.
Вздрагиваю от легкого поцелуя в шею и понимаю, что это начинает мне нравиться. Будто знает гад, что шея мое слабое место. Ноги становиться в миг ватными, и я уже сама за него хватаюсь. Прикрывая глаза, подставляю губы для поцелуя… а эта сволочь шепчет:
— Пошли вниз.
Куда-куда? Ярость вспыхивает в сотни раз ярче небольшого огонька страсти. Распахиваю глаза и со всей дури залепляю Ваську пощечину.
— Жень?
Ошарашено мужчина, держась за лицо одной рукой, другой пытается меня перехватить. Но я решительно его отталкиваю.
— Отвали по-хорошему.
— Что случилось? — недоумевает он.
— Я же сказала русским языком — отвали, — взвилась я и побежала наверх за своими вещами.
Ваську хватило ума не мчаться следом за мной. В подвал он собрался. У него там наверняка диванчик удобный. Решил развлечься по-быстрому. Не зря я машину ему разрисовала. Козел!
Пылая от возмущения, схватила сумку и выглянула в окно. Андрей уже выезжал с территории. Схватилась за мобильный и набрала ему.
— Андрюх, привет. Прихвати меня с собой. Ты же в центр едешь? Да? Отлично! Уже бегу.
Морально подготовилась, что придется вновь столкнуться с Васьком. Спустилась. Но он, слава богу, куда-то ушел. Я мстительно подумала, что в подвал. У него там ящик водки стоит бесхозный. А девочку он и по телефону себе закажет.
Утром следующего дня заходила в свой кабинет, пребывая в скверном расположении духа Мало того, что от вчерашней работы за компьютером болела спина, так еще и полночи не могла уснуть, взбудораженная приставаниями Луганского. После долгих размышлений пришла к выводу, что виновата во всем сама. Хоть я и не провоцировала его, но была вовсе не против когда Васек лапал меня за некоторые места. Вот у мужика и снесло крышу. А принимая во внимание скверный характерец начальника, его предложение было вполне ожидаемо, если мыслить головой, а не другим местом. Я же вчера с головой явно не дружила.
Вздохнув, бросила сумку в шкаф и обернулась к столу. Первое, что бросилось в глаза — крупная темно-бордовая роза на столе. Подошла и взяла в руку цветок. На стебле была записка. Развернула ее. Там было только одно слово — «прости». Причем написано оно было кривым, едва ли разборчивым почерком. Так, что сомневаться в авторе сего послания не приходилось. Страдалец… блин.