Мама читала его тут же, на лестнице. Тускло светила защитная синяя лампочка, и всё вокруг плавало в синем дыму.
«Мамочка, дорогая! — писала Лара круглым девчоночьим почерком. — Очень тебя люблю и скучаю, но дорогу разбомбили. Приехать нельзя. Я бы могла пешком. Но бабушка не дойдёт. А я не оставлю бабушку».
— «Не оставлю бабушку», — шёпотом повторила мама. — Я знала, что ты это скажешь. Но как мне жить без вас, девочка моя?
И снова по ночам выла сирена и зенитки целились в небо, полосатое от лучей прожекторов.
Снова невыспавшаяся мама ходила на работу и, возвращаясь домой, заглядывала в синий почтовый ящик. Она, как слепая, ощупывала пальцами его холодные, жёсткие стенки: не завалилось ли в угол письмо?
Она всё ждала, всё надеялась.
Но больше писем от Лары не было.
…В своём письме Лара ни слова не написала о дяде. И не случайно. Она не хотела огорчать мать.
Пусть мама не знает, что дядя Родион даже не спросил про здоровье своей сестры, его интересовало только, когда у неё бывает получка.
А как он считал деньги, которые ему передала бабушка! Каждую трёшку — уж не фальшивая ли? — он рассматривал на свет.
— Что толку в этих бумажках! — пряча деньги в карман, сказал дядя. — Сейчас на них ничего не купишь. Не знаю прямо, чем вас кормить.
Можно было бы кормить крупой, которую привезли Лара с бабушкой. Но тётя и дядя припрятали эту крупу. И бабушкин сахар в толстеньких синих пачках тоже припрятали.
Дядя сказал, что пить каждый день чай с сахаром — это сущее баловство.
— Уедем отсюда, уедем! — упрашивала бабушку Лара.
— И-и, милок! Обтерпишься. А ехать нельзя. Слыхала, что Санька рассказывал? Как раз под бомбу и угодим.
Этот Санька — один печенёвский мальчишка — повадился к ним ходить. Бабушка травами лечила его от золотухи.
Ещё в Лахте бабушка собирала, сушила и складывала в мешочки разные травы и корешки. Но тогда Лара думала, что бабушка собирает их для коллекции, как Коля птичьи перья, и, кроме самой бабушки, они никому не нужны.
А вот в Печенёве, когда в аптеке не стало лекарств, корешки пригодились.
Оказалось, что бабушка занимается этим с молодых лет и в деревне её считают чуть ли не колдуньей, Которая может вылечить травами любую болезнь.
Так думали и Санькина мать, и сам Санька.
Пока бабушка готовила целебную траву, Санька, сидя на лавке, рассказывал новости. Да всё такие страшные: про взрывы, про пожары, про то, как на мирный поезд налетели фашистские самолёты и «ничего от того поезда не осталось — одна кровяная щепа…».
Прошло три недели, с тех пор как бабушка с Ларой приехали в Печенёво, и Санькины новости становились всё хуже, всё страшней.
Однажды утром он принёс известие, что возле соседнего села Тимонова видели наши отступающие войска.
— Замолчи! — прикрикнула на него Лара. — Вчера наши отступали, а сегодня, может, уже наступают. Мало ли что было вчера!
— Хорошо бы так! Только почему гремело всю ночь?
Лара сама слышала, как ночью гремело. Похоже было, что с запада движется гроза. Но в окошко девочке было видно, что крынка, которую тётя Дарья наткнула на плетень, блестит, словно её смазали маслом.
В бочке с водой, точно в чёрном зеркале, отражалась полная луна. Луна была жёлтая, как мёд, и висела над дядиным огородом так низко, что задевала за ветки укропа щекой.
Не бывает грома в ясную ночь. Девочку разбудили далёкие залпы пушек. Это не гроза надвигалась — надвигалась беда.
К утру канонада утихла, но на сердце не стало спокойнее. Все словно чего-то ждали. И после полудня уже через само Печенёво прошёл сильно поредевший батальон.
Ребята высыпали на улицу, и Лара хотела с ними, но бабушка не пустила. Бабушка сказала, что надо поскорее написать в Ленинград письмо и отправить с бойцами. Ведь деревенская почта уже не работает, и, не получая весточки, мать небось извелась.
Лара торопливо царапала по бумаге тупым карандашом.
А за окном слышался грузный топот и усталые, пропылённые голоса:
— Спасибо, дочка! Спасибо, сынок!
Это бойцы благодарили ребят, подававших им крынки с водой.
Кое-как письмо было написано, но батальон уже ушёл из деревни. Догнав на околице запоздавшего красноармейца, девочка сунула ему в руку свой листок.
— Отцу, что ли, на фронт? — спросил он, закладывая бумагу за борт пилотки.
— Нет. Моего папу уже убили.