— Что тут за хлопоты, Семен? — спросил Попик у пробежавшего мимо Семена Романенко.
— Еще какие хлопоты, Никифор! — Начальник полиции огляделся кругом и топотом поведал: — Партизан накрыла засада.
— Когда?
— Сегодня ночью!
— Где?
— На линии, тут, на нашем перегоне. Говорят, трое солдат убито и двое ранено.
— Откуда их принесло, партизан?
— Будто наши крымские, комсомолия, — со злостью, сказал Романенко, значительно посмотрев на Никифора.
Никифор обомлел. Он почувствовал, как подкашиваются ноги, на лбу выступил холодный пот.
— Наши? — беззвучно промямлил он.
— Да, ваши. Теперь будет делов. Видишь, народ из Голты прислали. Обыски и аресты по селу пойдут. И ты берегись, Никифор, — бросил Романенко на ходу.
Никифор стоял неподвижно. Ему казалось, что земля дрогнула и поплыла из-под ног.
— Вот что! Ай-ай-ай! — бессвязно бормотал он. Потом вдруг опомнился и опрометью бросился домой.
Он вбежал в кухню, не закрыв за собой дверь, и окаменел на пороге.
Дмитрий понял, что отец узнал правду. Он знал, каков отец бывал в гневе, но таким, как сейчас, он увидел его впервые. Смуглое лицо отца, заросшее густой черной бородой, было зелено-желтым. Выбившиеся из-под шапки черные с проседью космы делали все лицо каким-то диким, нечеловеческим. Губы тряслись. Из перекошенного яростью рта, казалось, вот-вот выступит пена.
— Ты что наделал? — крикнул он срывающимся голосом, — говори сейчас же! Что натворил, подлец?! — Он шагнул к печке и остановился в ожидании ответа.
Митя молчал.
— Отвечай отцу, или я с тебя шкуру спущу!
Матери в это время не было в хате. Таня, перепуганная видом отца, боялась, как бы он чего не сделал с Митей. Но больше всего она испугалась того, как бы отец не кинулся и не раздел Митю. Девочка решила защищать брата. Она вскочила на печь и заслонила его собой. Черные глазенки Тани были полны решимости и детской безотчетной отваги.
— Тату, не смей так кричать на Митю. Он больной!
— Пусти, ты! — сквозь стиснутые зубы прошипел отец и встал на лавку.
— Я не дам бить Митю! Бей лучше меня! Убей! — Она еще что-то кричала, не помня себя. Для нее Митя и она были одним существом. Девочка только почувствовала, как что-то сильное сдавило ей плечи. В неистовстве она что-то царапала, пальцы ее путались в жесткой отцовской бороде. Затем сильные руки приподняли ее, куда-то понесли и бросили па постель.
— Погубил ты нас всех! — Никифор крепко выругался.
Дмитрий приподнялся на локте.
— Погоди, тату, не кричи. Скажи толком, в чем дело? — Мите хотелось поскорее узнать, что делается на селе.
— Ты был там с ними?
— Где? С кем?
— С твоими бандитами, там на линии.
— Я ничего не знаю.
— Врешь! Больным прикинулся! Митька, ты забыл, что я твой отец? Но я из тебя… — Он сдернул с Дмитрия одеяло.
— Что? Что это? Ты… ты… ранен?
— Ранен, тату, — спокойно ответил Дмитрий.
— Что? — заревел отец.
— В честном бою с врагами Родины ранен, тату, — повторил Дмитрий и отвернул лицо к стене.
Никифор хотел что-то крикнуть, но язык будто присох к гортани, слова застряли в горле. Он как-то сразу весь обмяк и бессильно сполз со скамейки. С трудом передвигая ноги, он ушел на другую половину хаты и там, опустившись на лавку, долго неподвижно сидел, вперив взгляд свой в узорчатую ковровую дорожку на полу. Он думал о том, как хорошо все складывалось. Он вошел в доверие к румынскому начальству. Теперь только требовалось оправдать это доверие, и он снова богат и уважаем. И вдруг… сын-партизан. Не усмотрел Никифор, не мог справиться с мальчишкой. Все, все теперь пропало, рухнула надежда, как карточный домик. Оттуда ушел и тут не пристал. Повис Никифор Попик в воздухе!
В таком состоянии застали Никифора вошедшие в хату жандармы, предводительствуемые Антоном Щербанем.
Антон осмотрелся кругом, будто по-собачьи повел носом.
— Митька дома? — спросил он.
Никифор не двигался, как в столбняке.
— У тебя что, язык корова отжевала, что ли? Сынок, спрашиваю, дома?
Никифор молча кивнул головой на дверь в кухню. Щербань шагнул через порог кухни, за ним двое жандармов.
— Слезь-ка, молодой человек, на минутку. Тут вот с тобой поговорить хотят.
— Он не может, — ответила за брата Танюша.
— Это почему?
— Больной он, вот почему.
— А, больной, это не страшно, поправится, — с явной издевкой говорил Щербань. — Давай-ка, слезай, друг, не задерживай людей.
Митя не двигался, он и не мог двинуться.