— Что такой? — спросил один из жандармов, у которого на смуглом черном лице торчали огненно-рыжие усы.
— Говорят, не может, больной, — ответил Антон.
— Больной? Хорошо, я доктор, — ткнул он себя в грудь большим пальцем.
— Довольно притворяться, слезай, тебе говорят. Упрашивать надо? — Антон сорвал с Дмитрия одеяло. — Ах, вот оно что! Понятно, чем ты болен! Ясно. Господин капрал, он раненый.
— Что такой? Партизан? Там? Стреляй многа? — неистово заорал рыжеусый капрал, коверкая русские слова.
Никифор слышал звонкие пощечины, затем глухие тяжелые удары кулака. Жандарм расправлялся с Митей. Бил долго, нещадно. Но голоса сына Никифор не слышал.
Потом жандармы стащили Дмитрия с печки, сорвали рубашку, обнажив окровавленный бинт на руке, и выволокли на середину хаты.
Дмитрий стоял посредине хаты без рубашки. Из pacсеченной губы текла по подбородку извилистая струя крови. Но бледное лицо юноши было спокойно и, казалось, несколько насмешливо. Видимо, большим напряжением воли он заставил себя не крикнуть, не произнести ни слова, не проронить ни звука.
Никифор Попик попрежпему сидел на лавке у стола неподвижно и тяжело, как каменная глыба. На кровати в углу, свернувшись в комочек, сидела Танюша. Она видела, как достойно и гордо, с полным сознанием своей правоты вел себя брат. И ей было стыдно плакать, хотя и жалко, невыносимо жалко Митю. Но он герой, а героев жалеть как-то не принято: Жалеют слабых, а герои сильные, и им должно быть очень обидно, когда их жалеют.
Так думала сейчас Таня, глотая один и тот же подступавший к горлу тяжелый комок. Ей, на тринадцатом году жизни, впервые довелось самой так близко и так обнаженно увидеть звериное лицо захватчиков, против которых борется сейчас Красная Армия, весь советский народ, а вместе с ними её брат с товарищами.
— Ты занимаешься этим самым радио? — спросил Дмитрия Антон Щербань.
— Никакого радио я не знаю.
— Не притворяйся, показывай, где оно у тебя.
— У меня нет радио.
— Мы знаем, что есть.
Митя промолчал.
— А если найдем? — зло прищурив глаза, спросил Щербапь.
— Ищите.
— Идем. — Антон повел Дмитрия через сени в порожнюю хату.
— Дайте ему накинуть что-нибудь, ведь холодно там, не топлено, — взмолилась мать.
— Поздно ты, мать, хватилась. Раньше надо было думать. А теперь петлю ему на шею накинуть, а не одежду. — Щербань остановился у порога и взглянул на Никифора. — Забыл ты видно, Никифор, наш с тобой разговор. По добру говорил я тебе, что испортит тебе жизнь сынок твой. Не послушал тогда, вот и… — он неопределенно махнул рукой и толкнул Дмитрия в сени.
Танюша прошмыгнула следом и притаилась в углу за дверью.
— Тут, что ли, радио спрятано, говори!
— Я уже сказал, что у меня ничего нет.
— Что ты отпираешься, ты! — Антон схватил пятерней Дмитрия за лицо. — Шайка вся ваша раскрыта, приятели твои арестованы, пойдешь — сам увидишь. Если скажешь в открытую, тебя простят.
— Ищите, — решительно сказал Митя. Порожняя хата, превращенная на зиму в кладовую и амбар вместе, не топилась. Как и во всех долго истопленных зимой жилищах, стены хаты были покрыты синеватым мохнатым инеем. Толстым узорчатым слоем иней лежал на стеклах маленьких окошек, на металлических предметах. Все эти издавало пронизывающий холод. Но Дмитрий находился сейчас в таком состоянии, при котором не воспринимаются ни холод, ни жара, ни даже физическая боль. Лишь одна неотступная мысль раскалывала его горячую голову. Это была мысль о том, правду ли говорит Антон Щербань, будто все комсомольцы-подпольщики уже арестованы. Все, что угодно, но только бы не это. Они должны быть на свободе. Пусть уж с ним делают все, что захотят.
Жандармы рылись везде, переворачивали по несколько раз бочки, мешки, перекатывали огромные тыквы, лежащие на соломе, скребли штукатурку со стен и потолка, ковыряли земляной пол, все искали проводку.
В углу уже несколько лет стоял небольшой кухонный столик. В его ящиках и помещался митин склад. Чего тут только не было! Моточки электрических и телефонных проводов и кружки изоляционной ленты, выключатели и возможные ролики, поршни и цилиндры автомоторов, разобранные магнето, медные пластинки с просверленными дырочками и без дырочек, шурупы, гайки, ручки от рубильников, медные трубочки и многое другое.
Жандармы опрокинули тяжелый столик, рассыпали по полу все содержимое.
Один из жандармов поднял завернутую в листок из старой тетради какую-то вещичку и развернул ее. Это была лампа от радиоприемника.
— Это что? — спросил жандарм.
— Это старая, негодная лампа, — ответил Дмитрий.