Анушку сконфуженно пожал плечами, но промолчал. Он смотрел на своего начальника, на его грузную фигуру, круглую, как шар, седую голову с коротко подстриженными волосами и думал: «Хорошо тебе тут, в городе, за каменными стенами, с телохранителями, жаба пучеглазая. Тебя на мое место в эту дурацкую Крымку, тебе бы давно кишки выпустили, боров йоркширский».
Щеки Анушку покрылись пунцовыми пятнами.
Префект встал из-за стола и вышел на середину кабинета.
— Что же вы намерены предпринять дальше?
— Жду ваших указаний, домнул субколонел.
— Я ставил вас на этот пост, локотенент, рассчитывая, что там, на месте, вам будет виднее, как управляться с этим народом. А вы у меня совета просите. — Префект вскипел: — Срам, срам на всю Транснистрию! С какими-то, как вы сами выражаетесь, сопливыми ребятишками, да еще деревенскими, не можете справиться. А еще мечтаете о победе над русскими!
Подполковник вдруг стряхнул с себя тяжелый покров солидности и равновесия. Он нервно заходил по кабинету, выкрикивая на ходу:
— Продолжайте пытать! Пытать, пока не скажут все до единого слова, пока не скажут больше, чем от них требуется! Пытать, не считаясь со средствами! Вырвать языки, к дьяволу, но все узнать! Нечего церемониться. Вам с ними детей не крестить, локотенент. Прошло то время, когда мы нянчились с ними. Сейчас нужно быть безжалостным к тем, кто идет против нас. Теперь малейшее попустительство с нашей стороны играет на руку этой банде.
Жар схлынул. Подполковник понизил голос и перешел на спокойный тон:
— Пора, пора, локотенент, кончать с этим возмутительным безобразием. Действуйте срочно и решительно, если вам дорога честь вашего мундира и собственная голова. Надеюсь, вы меня поняли?
— Понял, домпул субколонел, — не слыша своего голоса, пробормотал локотенент.
— В течение двух дней навести полный порядок в Крымке и доложить мне о раскрытии организации. У вас есть данные к этому — арестованные преступники. Понадобится моя помощь, окажу. — Префект отвернулся окну.
— Будет исполнено, домнул субколонел, — растерянно ответил Анушку и вышел.
— Ну, как? — спросил локотенента в передней адъютант префекта.
— Ничего, все в порядке, — буркнул тот.
— Вы, я вижу, не в добрый час попали, локотенент.
— Кажется.
— Положение обостряется с каждым днем, начальство нервничает, хотя и старается казаться внешне спокойным. Дела паршивы. Ногой ступить некуда — всюду предательство, диверсии. Мне думается, нам отсюда скоро драпать придется.
Анушку почувствовал некоторое облегчение от слов адъютанта. Ведь неблагополучию не только у него, а всюду. Он был доволен, что и у самого префекта под носом творятся безобразия похлеще. Вот бы вернуться сейчас в кабинет, да и спросить префекта: рычишь? А у тебя под носом что делается? Потому, что право имеешь орать на подчиненных? Что смотришь рачьими глазами? Детей с ними не крестить… А кто ездит повсюду и в кумовья к русским набивается? Не ты ли?
В раздумьи о несправедливости начальства и с обидой в сердце выехал Анушку из города в степь. Начало смеркаться. Тускнели, уходили в синеву снега. Метель унялась и только ветер, еще не потерявший силу нёс по степи поземку. Словно над туманами вставали над снежной пылью крыши хат с редкими, изорванными в клочья дымками.
Лошадь поминутно сбивалась с дороги, оступаясь в глубокий снег. Анушку со злостью хлестнул ее концом повода и она взяла в рысь. Но рысь трясла и он снова перевел лошадь на шаг.
Мысли Анушку вновь вернулись к Крымке. Полчаса назад он пообещал префекту покончить с партизанами.
Это значило, что в первую очередь нужно заставить этих двух говорить. В противном случае он арестует всю молодежь на селе и начнет пытать каждого третьего. Наконец, можно поставить на ноги полицию, крестьян, которых он считал преданными новым властям. Ведь есть же на селе люди, настроенные против большевиков, против колхозов. Он загнул несколько пальцев левой руки, вспоминая таких людей. Их оказалось мало, но они должны и могут помочь. Они многое знают из того, что делается на селе. «А этим двум щенятам я вырву языки», — решил он. Анушку въезжал в село, когда уже совсем стемнело. Едва заметно проступали из темноты занесенные снегом хаты. Кое-где в маленьких заиндевелых окошках тускло желтели огоньки. С левой стороны улицы от каждой хаты тянулись, пересекая дорогу, то круглые, то островерхие сугробы. Лошадь останавливалась, хрипела, не решаясь идти. Анушку, раздражаясь, стегал ее и она, барахтаясь по брюхо в снегу, миновала заносы.