— Я думаю, обойдется, А если нет, так… но нам, сынку, нужно быть начеку. В случае чего — тикать отсюда в лес, а там дальше, к партизанам. Воевать так воевать, кой чёрт сидеть на печке. Наши теперь, на фронте, постоянно от смерти на шаг находятся. А у нас с тобой до смерти еще далеко.
— Я за себя не боюсь, тату. Дело провалится. — Он помолчал и добавил: — Да и народу может много погибнуть виновного и невиновного.
— Всех, кто был с тобою ночью, нужно скорее предупредить, чтобы тоже вымылись и сменили одежду.
— Верно, тату. Я Маню пошлю, она сделает это.
В полутемных сенях Парфентий натолкнулся на девочку.
— Кто здесь?
— Я, — отозвался тоненький и, как показалось Парфентию, перепуганный голосок, — дверь не найду никак.
Парфентий узнал Таню — сестру Дмитрия.
— Парфуша, — торопливо зашептала она, — Митю схватили жандармы.
— Где он сейчас? — спросил Парфентий, чувствуя, как похолодело в груди.
— В камере, в жандармерии. Я видела его в окошечко. Он весь черный, не узнать. — Голос девочки дрогнул. — Ох, как били… как били! И Мишу Клименюка тоже.
Таня заплакала тихо, беззвучно.
— Митя ничего не сказал?
— Привет тебе и всем хлопцам передал.
— Добре, беги домой.
Оставшись один, Парфентий поманил из кухни сестренку. И пока шептал ей на ухо, Маня хмурила белесые брови и кивала головой.
Глава 6 КОМИТЕТ РЕШАЕТ
Долго рылись жандармы у Гречаных. Все перевернули, разрыли, перемешали.
Но Парфентий с отцом были спокойны. До прихода жандармов они перепрятали в более надежные места все, что казалось на их взгляд, плохо спрятанным. И только когда жандармы, забравшись на чердак, стали перерывать солому, колоть штыками крышу, отец с сыном забеспокоились за судьбу каморки.
— Ну, сынку, — тревожно шептал Карп Данилович, прислушиваясь к шумам на чердаке, — если наткнутся, нам с тобой не сдобровать.
— Да, петля, тату.
Но жандармы ничего не нашли.
— От дома никуда, ни на шаг не отлучаться обоим. Слышите? — прохрипел Семен Романенко.
— Не глухие, — сурово пробасил Карп Данилович, искоса взглянув на «бульдога».
— Пронесло, — облегченно вздохнул он, когда жандармы ушли.
— И на этот раз не нашли. А ведь как рыли. Я думал, всю крышу снесут, — заметил Парфентий.
— Плохой нюх у этих собак. Стало быть, сынку, поживем еще трохи.
Они зашли в кухню, где также царил беспорядок после обыска. В хате громыхала мать, устанавливая на прежние места кровать, стол, скамейки, опрокинутые жандармами.
— И стены, и пол — все поковыряли, испортили, будто клад искали, или тут воры какие живут… — При этих словах Лукия Кондратьевна посмотрела на мужа и на сына с легкой, примирительной укоризной.
Лукия Кондратьевна, как ни старались скрыть от нее муж и сын свои дела, чувствовала и понимала, что этот обыск был не без причины. Но вместе с тем она сознавала, что они правы. Она верила в здравый смысл всегда честного, прямого мужа, который не терпел в жизни несправедливости и всегда восставал против нее. Непоколебимо так же верила она и в правоту взглядов любимого сына и считала, что если Парфуша думает так, то, значит, — иначе думать невозможно. А если она и ворчала иногда, то ведь какая мать не тревожится, чувствуя, что сын подвергает себя опасности. «Но они, молодые, лучше нас знают, что к чему».
— Дошептались вы, как видно, — проговорила она, вздохнув.
— Эх, Лукия, ведь их собачье дело такое — гавкать и кусать. Они за этим и пришли к нам в Крымку. Хотят, чтобы все перед ними смирненькие были, чтобы во всем угождали им. А теперь они, псюги, видят, что в хозяевах им тут ходить недолго осталось, ну вот, напоследок, и кусают, как мухи по осени. — Отец прикрыл дверь в кухню. — Что дальше будем делать, сынку? — спросил он тоном, в котором слышалась все та же нарастающая тревога.
— Нужно срочно решать. Я думаю, тату, надо уходить нам всем в лес как можно скорее.
— Это правильно, но…
Парфентий понял мысль отца.
— Арестованных товарищей надо освободить.
Отец покачал головой: — «как же это можно»?..
— Трудное дело. Это уже открытый бой, но иного выхода нет. У меня такой план, тату. Сегодня ночью вооруженной группой напасть на жандармский пост и освободить Дмитрия с Михаилом.
— Ну и…
— И уходить в савранские леса.
В глубине души Карп Данилович был потрясен всем случившимся, но его несколько успокаивали смелость и решимость сына. И он так же твердо сказал: