У дома Попика остановились. Офицер изо всей силы ударил каблуком в дверь.
На пороге в одном белье, как белое привидение, замер перепуганный хозяин.
Анушку грубо оттолкнул Никифора и вихрем ворвался в хату.
— Свет! Лампу, живо!
Хозяйка засветила лампу.
— Где сын? — проревел Анушку, кинувшись на отца.
— У вас он… арестован… — забормотал Никифор.
— Убежал! Твой сын бандит. Все бандиты, всех застрелить надо! Ты сволочь, Никифор. Притворялся, ты все знаешь! Все большевики! Я вас всех в Голту, в тюрьму!
Анушку еще долго орал, размахивая руками и сквернословя.
Никифор Попик стоял не шевелясь. Только колени его мелко дрожали.
— Да я что же… Ведь я честно работаю… Вы сами видите, господин начальник, как я стараюсь, — растерянно бормотал Никифор.
Локотенент перестал кричать и, подойдя к Попику, ухватил его за ворот рубахи.
— Ты, Никифор, сволочь! Ты знал, что твой сын партизан и не сказал мне.
Попик хотел что-то ответить, но Анушку ткнул его кулаком в лицо, и тот умолк, осев на пол.
— Давай пальто, давай брюки, все давай! — крикнул офицер хозяйке.
Мать, трясясь от страха, кинулась доставать и стаскивать в кучу все добро, что было в доме.
— Это не нужно, давай только Митькино, — пояснил Анушку.
Не доверяя никому, офицер сам рылся в вещах Дмитрия, рвал в клочья митины рубахи, вырывал из брюк и пиджаков карманы, выдирал каждый шов, каждую складку.
В хате стояла тишина. Было слышно лишь прерывистое дыхание офицера да треск разрываемой материи.
Наконец, из полы стеганого праздничного пиджака Дмитрия Анушку извлек маленький беленький конвертик. Метнулся к лампе. Развернул его. Руки Анушку тряслись, как в падучей.
— Семен, сюда! Читай.
— Список членов подпольной комсомольской организации «Партизанская искра». Первый…
Локотенент Анушку вырвал у Романенко листок и, зажав в руке, опрометью бросился из хаты.
Словно одержимый, бежал он по улицам притихшего села. Остальные с трудом поспевали за ним. По ногам била поземка. И что-то страшное было в этом исступленном беге молчаливых, прерывисто и хрипло дышащих людей.
У входа часовые в страхе расступились перед Анушку. Не зная, в чем дело, они решили, что начальник обезумел.
— Наверное, спятил, — шепнул один жандарм другому.
— Видимо, да, — ответил тот. — Уж больно много он пьет за последнее время.
— Должно быть, белая горячка начинается.
— А может, это их партизаны турнули?
— А в самом деле, ребята. А вдруг! Давайте-ка все в коридор. А ты, Модест, обойди кругом, да посмотри хорошенько.
— Страшно, — слабо возразил солдат.
— Иди, когда приказывают.
— Идем вместе, — предложил солдат, которого назвали Модестом.
— Ну и трус же ты.
— Хватят, пожалуй, из-за угла, вот и вся храбрость в три счета слетит.
— Ну, чёрт с тобой, — равнодушно отозвался сержант, прикрыв дверь.
Тем временем Анушку, запершись в кабинете, звонил в Голту. Он сообщил префекту о том, что подпольная организация, так долго беспокоившая домнула субколонела, находится в его руках и завтра будет ликвидирована. Анушку просил у префекта солидной помощи.
— Пора, пора, локотенент, — услышал Анушку в трубку телефона. — А помощь я готов в любую минуту оказать вам. К утру ожидайте карательный отряд. Да смотрите, не прозевайте опять.
— На сей раз они не уйдут, домнул субколонел.
— Действуйте, домнул капитан румынской королевской жандармерии, — закончил Изопеску, и трубка звякнула, не дав возможности Анушку поблагодарить префекта за его благосклонность и повышение в чине. Он благоговейно положил трубку и крепко потер ладони.
— Траян, ты на пороге великих событий. Смотри, не упусти случая. Ты теперь уже капитан!
Анушку стало весело, но ему захотелось еще больше взвинтить себя. Он широко распахнул дверь кабинета и крикнул:
— Все заходите! Завтра нам предстоит большая работа, а сейчас… — Он принес из комнаты несколько бутылок цуйки и всем налил.
Жандармы с полицаями пили за капитана Анушку, за то, что подпольная организация, принесшая столько хлопот, будет наконец задушена.
Глава 10 В КОЛЬЦЕ
Парфентий и Дмитрий лежали на теплых кирпичах печки. После того, как Тамара перевязала обоим раны, Дмитрий забылся сном. Лишь по временам он пробуждался, крупно вздрагивал всем телом и с беспокойством спрашивал:
— Пора? Пойдем?
Парфентий осторожно клал на его пылающий лоб свою руку и шептал:
— Рано еще. Спи, я разбужу тебя, когда надо.