— Антон! — позвал Щербаня к себе в кабинет капитан Анушку. — Займись этими главарями. Хорошенько поищи по селу. Если не разыщешь — арестуй семьи и ко мне в жандармерию, в камеру. Жену учителя тоже.
На притихшей улице снова послышался шум.
Лукия Кондратьевна глянула в окно. К хате подходила группа жандармов, предводительствуемая Щербанем. Он шел в распахнутой меховой куртке, широко размахивая руками. Когда вошел в хату, молча оглядел все кругом и спросил:
— Где сын?
— Не знаю, — ответила женщина.
— Ах, не знаешь? — вспыхнул Щербань. — А муж?
— С утра вышел куда-то и до сих пор вот нет.
— Но ты знаешь, что твой сын главный бандит?
— Нет. От тебя впервые слышу, что мой сын бандит.
— И муж твой тоже бандит, с ним заодно был.
— И об этом не знаю, не слыхала.
Щербань недоверчиво посмотрел на женщину.
— Я не замечала за ними ничего.
Антона будто плетью хлестнули.
— Брешешь, стерва, скрываешь! Говори, куда спрятала мужа и сына! Запорю, как собаку!
Женщина молчала. То, что муж и сын были на свободе, придавало ей мужества. До прихода Антона она тревожилась, что их тоже арестуют, но теперь эти опасения исчезли. А за себя она не боялась. Уж пусть теперь с ней что хотят делают.
— Если не скажешь, где прячутся твои бандиты, вместо них в петлю пойдешь.
— Ну что же, твоя сила, вешай, — произнесла женщина.
Рассвирепев, Антон наотмашь хлестнул плеткой Лукию Кондратьевну по лицу. Та не вскрикнула, не ахнула, а молча повалилась на кровать. Маня в испуге бросилась к матери.
— Мама, только не плачь, — шопотом произнесла она и уставилась большими, серыми глазами на мучителя.
— Маму не трогайте, лучше меня возьмите, — решительно сказала девочка, — меня повесьте, ведь вам все равно, кого вешать.
Полицай оттолкнул Маню и почтительно обратился к жандармам:
— Надо обыскать хорошенько, они научились прятаться.
Долго рылись жандармы в каморке и сарае, лазили на чердак, в погреб. И нигде ничего не нашли. Антон бросил:
— Одевайтесь поживее, да пошли с нами. Так вернее дело будет.
— По-твоему я тоже бандитка? — спросила женщина. — И она бандитка? — указала она на дочь.
— Без разговоров! Давай, пошли! Там объяснят, кто вы такие.
Карп Данилович в это время сидел на чердаке сарая в каморке. Он услышал, как прошли мимо жандармы и скрылись в хате, потом, через несколько минут, шуршали рядом на чердаке, перерывая во всех уголках солому, затем, ругаясь и отплевываясь от пыли, снова ушли в хату. Среди слитного шума голосов он различил голос Щербаня:
— Нечего и запирать, коли тут жить никто не будет.
Несколько секунд было тихо. Вся группа шла молча и когда вышла на дорогу, женщина решительно крикнула:
— Не пойду! Никуда от своей хаты не пойду!
На мгновение Карп Данилович услышал короткую возню, хлесткий удар и пронзительный, леденящий душу крик. И тут же вместе с криком смешалась грубая матерщина и плач девочки. Было ясно, что жену и дочь уводят.
Сжав в руке наган, Карп Данилович бросился к отверстию. Но будто кто-то непомерно сильный схватил его за руку и удержал. Ведь спрыгни сейчас вниз, он обнаружил бы каморку на чердаке. А там оружие, боеприпасы, знамя.
«Нельзя», — подумал он.
Стиснув до боли зубы, Карп Данилович опустил наган в карман и слушал, как удалялись по хрустящему снегу шаги, и через несколько минут все стихло. В голове стоял звон, рябило в глазах. Он упал ничком на перебитую солому и долго лежал с широко открытыми глазами и плотно стиснутыми зубами. Слова Щербаня-«твои бандиты сами придут» — говорили о том, что Парфентий на свободе. Это облегчало его страдания.
Через некоторое время он успокоился и стал думать, правильно ли поступил, что не вышел к жандармам сам. Тогда бы жена и дочь, может быть, остались дома и не подвергались бы мучениям. А что же дальше? Его схватили бы как партизана и отца главаря подпольной организации. Все равно мать и дочь жандармы не оставили бы в покое. Он не допускал мысли, что неповинную женщину и девочку могут наравне со всеми пытать и подвергать всяким мучениям. Подержат в камере, постращают и выпустят. Ведь не весь же народ они будут сажать в тюрьмы и убивать.
Карп Данилович сошел вниз. В углу сарая тихо и грустно промычала корова.
«Одна остается, без присмотра», — подумал хозяин и, достав большую охапку сена, набил в ясли.
— Ешь. А уж насчет пойла придется потерпеть. Может, хозяйка твоя вернется, — Карп Данилович надеялся, — что жену с дочерью выпустят.
Осторожно он прошел в сени. Все двери были настежь распахнуты и в хате гулял холод.