— Василе? Вася! Как в России.
— А ты как зовут? — спросил в свою очередь солдат.
— Андрей.
— Андрей? — улыбается солдат. — Как в Романии.
— Скажи, Василий, что будет нам?
— Не понимай, — замотал головой солдат.
— Стрелять нас будут?
Солдат понял слово «стрелять». Он на минуту задумался, а потом, будто спохватившись, снова замотал головой.
— Нет стреляй. Турма есть. Много турма, — протяжно произнес он и закрыл глазок.
В камере несколько секунд стояла тишина.
— Не хочет нас огорчать, — заметила Поля.
Стали размещаться. Тех, кто был послабее, поместили на нарах. Кто мог еще держаться, сдвинулся поплотнее на бетонном полу, дышавшем смертельным холодом.
И снова в камере воцарилась тишина, зловещая, притаившаяся. Будто непомерная тяжесть навалилась на камеру ночь, еще ниже придавив потолок. Стало совсем темно. Казалось, что этот низкий и тесный бетонный гроб вместе с живыми людьми опустили глубоко в землю.
Потом несколько минут было слышно, как в коридоре тихо шаркали по полу шаги тюремного часового. Наконец шаги смолкли, и снова гробовая тишина сомкнулась над камерой, прочная и страшная. Она отделила заточенных от жизни, от солнца, от просторов родных степей, от дорогих сердцу людей. И из этого холода и мрака вставал светлый облик Родины, за которую каждый из них готов был без колебаний и страха принять любые муки.
Глава 17 СЛОВО КОМСОМОЛЬЦА
Комната, где учиняли допросы заключенным крымским подпольщикам, помещалась в самом глухом, отдаленном углу здания префектуры. Это была небольшая продолговатая каморка с бетонным полом, служившая когда-то кладовой. В целях звуконепроницаемости дверь этой камеры была обита мешковиной с толстым слоем пакли внутри. Единственное решетчатое окно с двойными рамами было засыпано опилками. Таким образом, пытки происходили только при свете электрической лампочки, висящей под потолком.
И все равно, когда над городом спускалась ночь, в ее тревожной тишине жители Первомайска с содроганием слушали леденящие душу крики истязуемых.
Сегодня идет допрос комсомольцев — партизан Крымки. На этом допросе присутствует сам уездный префект Изопеску. Он сидит в углу камеры за столиком перед раскрытой коробкой сигар и беспрестанно курит. Его широкое, порядком обрюзгшее лицо с выпуклыми стеклянными глазами выражает негодование. Префект недоволен тем, что этот следователь даром суетится. Подумать только, за неделю он не мог добиться от этих ребятишек толку, не мог вырвать какого-либо мало-мальски нужного признания. До сих пор в руках сигуранцы[20] оставался только один факт налицо — это сами арестованные. Но с кем связана была подпольная организация, кто руководил ею, где спрятано оружие, радиоприемник, в существовании которого жандармы не сомневались, — это оставалось тайной.
Вот уже битый час префект наблюдает, как следователь допрашивает одного из главарей «Партизанской искры» Михаила Кравца. И ни слова, ни единого звука не издает пытаемый. Несколько раз он терял сознание, столько же раз присутствующий врач подносил к лицу лежащего на полу Михаила флакон с нашатырным спиртом, чтобы привести в сознание. Но префект не услышал ни одного слова. Тогда, охваченный яростью, он вскочил с места и вышел из-за стола.
— Ты будешь говорить? — прошипел он.
Михаил молчал.
— Я спрашиваю! — крикнул он истерически. Молчание.
Префект изо всей силы ударил юношу по лицу. Но и тут он услышал в ответ только вырвавшийся сквозь зубы глухой стон.
Изопеску несколько секунд смотрел в прищуренные мальчишеские серые, непроницаемые глаза и понял, что власти его над этим измученным подростком нет никакой. Он тяжело бухнулся на стул.
— Уберите его! Что вы с ним возитесь! — раздраженно крикнул он.
Двое жандармов торопливо подхватили Михаила под руки и потащили к двери.
— Постойте! Приведите мне… — он заглянул в список, разложенный на столе, — Михаила Клименюка.
— Он сейчас без сознания, домнул субколонел, — ответил врач.
— Как? До сих пор?
— Да, домнул субколонел. Еще со вчерашнего дня, когда он при допросе грубил следователю…
— Это я без вас знаю! — грубо перебил Изопеску. — Вернуть сознание. Это очень важный преступник. По всем данным, он занимался связью с Москвой и знает, где запрятано радио.
— У него высокая температура, домнул субколонел. Да и к тому же он настолько обессилен, что не сможет отвечать, — пытался доказать врач.
— Не мне вас учить медицине, — оборвал префект. — Сознание этому преступнику должно быть возвращено теперь же. Остальное меня не интересует.