— Говори! — сдавленным голосом прохрипел Изопеску и потянул дверь.
В камере стало тихо. И в этой жуткой тишине слабо вскрикнула девушка. Предметы потеряли свои очертания, все поплыло, закачалось вокруг, исчезли звуки и все погрузилось в беспросветную тьму. Поля потеряла сознание.
Префект с силой захлопнул тяжелую дверь и вернулся к столу. Он долго курил, окутывая себя сизыми облаками дыма. Присутствующие украдкой наблюдали, как растерянно блуждали по бумагам на столе расширенные зрачки остекленелых глаз.
У двери врач торопливо бинтовал раздробленные пальцы девушки. Словно окаменелые, стояли двое жандармов, ожидая следующего распоряжения.
— Арестованного Моргуненко привести ко мне в кабинет через полчаса, — уходя, бросил префект жандармам.
Глава 18 СЛОВО КОММУНИСТА
Кабинет Изопеску был тесен и низок. Казалось, выбирая себе крохотную комнату, префект задался целью казаться в ней крупнее и внушительнее, а огромное кресло с высокой резной спинкой как бы дополняло это мнимое величие уездного правителя. Настольная лампа под рефлекторным абажуром бросала только небольшой яркий кружок света на середину стола, оставляя все прочее в полумраке.
В ожидании Моргуненко префект пытался подавить в себе ярость и настроиться на более спокойный лад. Но это ему плохо удавалось. От мысли, что со следующим арестованным придется начинать все с начала, бросало в дрожь.
— А, чёрт, нервы, — буркнул он и, достав из кармана глиняную бутылку с ромом, прямо из горлышка отпил несколько глотков. Горячая волна пошла по жилам. Нервы будто успокоились, но мысли продолжали скакать вкривь и вкось. Он закурил сигару, в надежде окончательно успокоиться. Но и сигара, как на грех, показалась травой. Эта проклятая девчонка со своим упорством вымотала душу.
Моргуненко ввели. Префект отвернул от стола лампу, направив ослепительную воронку света на вошедшего. В дверях, в изодранной одежде, без шапки, стоял плотный, сильный человек с окладистой темнорусой бородой. На осунувшемся лице с припухшими веками лежали следы побоев.
«Видно, хорошо поработали над ним мои ребята, — с удовлетворением подумал Изопеску. — Посмотрим, что это за орех, который до сих пор не могут раскусить».
Префект молча указал на стул в двух шагах от стола. Но вошедший как будто не заметил этого жеста и продолжал стоять.
— Садитесь, товарищ Моргуненко, — с оттенком наигранной любезности предложил префект.
— Прошу развязать мне руки. Я не уголовный преступник, — потребовал учитель.
— Развяжите арестованному руки.
Когда жандармы освободили затекшие руки учителя и настороженно стали у двери, Владимир Степанович опустился на стул.
Несколько минут стояла тишина. Изопеску перебирал какие-то бумаги на столе, с преувеличенным вниманием разглядывая их. На самом деле он напряженно думал о том, как и с чего начать. Думал, но ничего придумать не мог. Из головы не выходили эта девчонка со своим упрямством и сознанием своей правоты и этот долговязый парень с узкими прищуренными глазами, в которых кроме ненависти ничего нельзя было увидеть. И, разумеется, после допроса комсомольцев ему представился допрос Моргуненко делом весьма трудным. Перед ним стоял матерый подпольщик-коммунист, его идейный враг. Уж этого-то вовсе никакими посулами не задобришь и никакими угрозами не запугаешь. Он с этими коммунистами сталкивался не раз и очень хорошо знает их. Жандармский подполковник отлично понимал, что правда на стороне его врага. На его же, префекта, стороне в данный момент была лишь власть — физическая, грубая физическая сила. Он, конечно, не преминет ею воспользоваться, как крайней мерой, но эта мера по отношению к таким людям, как Моргуненко, не оправдывала себя, а вела лишь к одному исходу — смерти.
«Трудно, чёрт возьми, — думал Изопеску, — куда труднее, чем строевому офицеру на фронте. Там знаешь, что перед тобой враг, которого нужно убивать. Вот и стреляй себе. А тут попробуй-ка!» — От этой мысли он даже вздохнул, но тут же спохватился и, подавив в себе эту пагубную склонность к размышлениям, начал с обычного вопроса:
— Фамилия?
— Моргуненко.
— Имя, отчество?
Моргуненко ответил.
— Профессия? До войны, конечно. Сейчас у вас другая специальность, — с оттенком иронии заметил префект, искоса взглянув на сидевшего.
— Я учитель истории.
— И, как видно, пользовались среди ваших питомцев большим авторитетом?
— Я могу только с гордостью подтвердить ваше предположение.