Моргуненко шагал по обочине широкой дороги. По обеим ее сторонам стояли, поникнув тяжелыми колосьями, спелые хлеба.
Среди идущих навстречу людей изредка попадались знакомые. Это были чаще всего из других сел учителя, с которыми Моргуненко приходилось встречаться. Иные, заметив его, здоровались. Он отвечал на приветствия и шел дальше.
Вдруг взгляд его остановился на старом колхознике. Тот шел в стороне от дороги, по грудь в колосистой пшенице, шел, слегка наклонясь вперед, подставляя лицо под удары встречных колосьев.
— Уходишь, дедусь? — спросил Моргуненко.
Старик поднял голову и приостановился.
— Приходится, товаришок, чи як вас называть? — поправился он, исподлобья взглянув на собеседника. Но встретив прямой, открытый взгляд Моргуненко, кивнул головой вслед проезжавшей повозке, на которой сидели рослая светловолосая девушка лет шестнадцати и мальчик — поменьше. — Внучаток нельзя тут оставлять, батько их комиссаром полка там, у наших. Петро Гончарук, может слыхали?
— Слыхал, — ответил Моргуненко.
— Это сын мой, — с гордостью заявил старик.
— Как же, как же, знаю. — Имя, которое назвал старик, было знакомо Владимиру Степановичу еще до войны. Петр Гончарук был вторым секретарем райкома в соседнем районе. — Петр Анисимович Гончарук. Очень хорошо знаю.
Моргуненко заметил, как старик расправил под холщовой рубахой еще крепкие костистые плечи, как горделиво поднял седую голову.
— Хороший у вас сын, Анисим Григорьевич.
— Да, добрый сын, — улыбнувшись произнес старый Гончарук. Но улыбка тут же сошла и он вздохнул.
— Ну вот, стало быть, и уходим из родных мест.
Учитель взглянул в подернутые печалью стариковские глаза и тихо, задумчиво спросил:
— Тяжело, Анисим Григорьевич?
— Тяжко, сынку. Хоть и не в чужую сторону идем, а все же… дом… земля родная… Родился на ней, семьдесят лет прожил тут. — Старик на миг задумался, затем сорвал крупный, во всю ладонь, усатый колос пшеницы. — Видите, какой богатый уродился в этом году. И вот… остается тут. — Дед глубоко вздохнул и вдруг неожиданно спросил: — А вы что же, назад идете?
— Так нужно, — ответил Моргуненко, — ваш сын там, а я здесь… но дело у нас с ним одно.
— Понимаю, — с уважением произнес старик, — желаю вам всего наилучшего.
— Спасибо, и вам также.
Гончарук поклонился и, зажав в руке сорванный колос, пошел догонять повозку.
Моргуненко стоял и смотрел вслед старому колхознику, а тот шел, попрежнему наклонясь вперед и подставляя лицо под удары колосьев.
Солнце садилось быстро, прямо на глазах. Вот оно, огромное и красное, уже коснулось краем своим дальней полоски леса, а еще через минуту погрузилось в его синеву, и только на короткое время задержался над землей большой золотой обод и спрятался. И, теперь уже на том месте, все разрастаясь по горизонту, полыхала багряная полоса заката.
А над дорогами все так же продолжала клубиться пыль, так же стояли неумолкаемый людской гомон, скрип множества повозок, фырканье моторов, мычание коров, овечье блеяние, говорок орудийных ходов.
Глава 2 ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
В Крымку Моргуненко возвращался ночью. Он шел не главной дорогой через местечко Конецполь, а той, что глуше и малолюднее, — через село Каменный Мост.
Он спустился в долину и берегом, густо заросшим молодыми вербами, направился к тому месту, где через речку Кодыму был проложен бревенчатый мосток, соединяющий, село Крымку с соседним селом Катеринкой. Это было самое узенькое место на реке, всего три-четыре метра шириною.
От воды, подернутой белесой пеленой тумана, тянуло сыроватой свежестью. И только теперь Моргуненко в полной мере ощутил усталость. Лишь здесь, наедине с самим собой, он вспомнил, что все последние три дня совсем не отдыхал и не смыкал глаз. Прошлая ночь и весь сегодняшний день прошли в напряжении там, на переправе, где он отправлял семью. В довершение ко всему, двадцать километров, только что пройденные им, давали себя знать. От пота и пыли в теле стоял зуд, от усталости стучало в висках.
Прохлада воды манила к себе, притягивала, как магнит. И Владимиру Степановичу вдруг захотелось выкупаться. Ведь неизвестно, когда еще подвернется такой случай.
Он прошел немного вдоль берега, где река была поглубже, и, выбрав бережок поудобнее, зачерпнул пригоршню воды и с размаху плеснул себе в лицо. Прохладные струйки потекли по шее, защекотали под гимнастеркой грудь.