Вскоре пришел сам агроном Николенко. Он неловко, сухо поздоровался.
— Вернулись? — удивленно спросил он, будто не знал.
— Вернулись, — ответила Александра Ильинична. Она не знала, что говорить и как вести себя в присутствии этого человека.
— А где Владимир?
— Мы расстались в дороге. Были бомбежки, обстрелы, и Володя, видимо, погиб.
Николенко недоверчиво покосился на женщину.
— А по-моему, его видели здесь ночью перед самым приходом румынских частей. — Николенко махнул рукой. — Ну, то его дело. Каждый по-своему с ума сходит, — закончил он и плюхнулся на стул, широко расставив колени.
— Я к вам по одному неприятному делу. Александра Ильинична заметила, что он за восемь лет знакомства в первый раз сказал ей «вы».
— Трудно сейчас рассчитывать на какое-то приятное дело.
— Видишь ли… видите ли, — поправился он, — они хотят занять школу под огородническую ферму. А эта квартира отведена мне, как агроному фермы.
— Ах, вот что! Поздравляю с высоким назначением.
Агроном встал, прошелся на середину комнаты.
— Напрасно ты так говоришь, Шура, мы люди подневольные.
— Кто это мы?
— Мы с вами. Все, кто остался тут. Мы теперь вынуждены делать то, что нам прикажут.
— Это зависит от совести.
— Совесть тут не причем. В конце концов, везде люди живут, и при любой власти можно работать. Вот Владимир ушел, бросил вас тут одних. Вот где нет совести. Вам тут трудно будет, очень трудно.
— А разве другим людям будет легко?
— Если будут честно работать и не вредить, то будет хорошо.
— Это работать на них вы считаете работать честно.
— Почему на них? На себя.
— Нет, Андрей Игнатьевич, это против себя. Так я это все понимаю.
— А-а-ааа, все это бредни Владимира. Социализм, коммунизм! Чепуха! Твой муж плохо сделал, что бросил семью. Вам не поверят, что Моргуненко, как мальчик, заблудился и потерял взрослых.
— Это их дело, верить или нет.
— Мне-то все равно. Я только хотел вас предостеречь. Я вам зла не желаю.
Александра Ильинична молчала. Она с предельной ясностью поняла, что между ней и этим человеком пролегла пропасть. Не было сомнений, что агроном Николенко продал свою честь, совесть, пошел по другой, враждебной народу, а стало быть и Владимиру и ей, дороге. И разговор с Николенко был ненужным и отвратительным. Она отошла к окну и стала для вида перебирать старые школьные тетради.
— До свидания. Постарайся сегодня освободить квартиру. Завтра с утра придут рабочие, — услышала она за спиной голос агронома и его грузные удаляющиеся шаги.
Александра Ильинична продолжала стоять у окна. По небу медленно плыли белые, нежные облака. Легкий ветерок ласково перебирал перламутровые листья тополей. Велико было горе женщины, тяжелые думы одолевали её. Что станет с ними завтра? Куда пойдут они, выброшенные на улицу? И когда подумала, что Володя ушел для борьбы за неё, за мать, за дочь, ей стало легче. Ведь одно, самое основное, было ясно и непреложно, что на их с Володей стороне оставалась всепобеждающая правда.
Тем временем, четверо сельчан, по приказу жандармерии, освобождали школьные комнаты. Они выносили парты и доски и складывали их во дворе. Кто-то из окна спустил большой глобус. Вслед за глобусом из окна физического кабинета один за другим упали на землю еще какие-то предметы. И вдруг из окна, наклонившись вперед, будто готовый прыгнуть, показался человеческий скелет.
— Разве можно так неосторожно? — зазвенел девичий голос.
В темноте оконного пролета замер белый скелет. Его пустые глазницы, казалось, глядели удивленно. Все, кто работал сейчас в школе, услышали этот голос.
В распахнутой настежь садовой калитке стояла девушка в белой батистовой блузке, заправленной в серую клетчатую юбку. Она стояла вся подавшись вперед, словно вот-вот готовая взлететь.
Скелет покачнулся и опустился обратно.
Девушка стремительно пересекла школьный двор и подошла к вороху учебных приборов у окна.
— Ах, дядьки, дядьки! Сколько лет мы собирали все это, старались для нашей школы, для ребят, а вы…
Невысокая, стройная, с тонкой талией, она на первый взгляд казалась хрупкой девочкой. Но в ловких, энергичных её движениях угадывалась сила.
— Ведь у вас у всех есть дети. Вот у дядька Михаила — двое, у вас, дядько Кондрат, аж четверо, а у деда Трофима внук в Киеве студент. Вы забыли, дедушка Трофим, что он тоже в нашей крымской школе учился, и вот по этим же самым приборам.
— Да мы что же… мы ж не хотели… нам тоже жалко… да вот приказали жандармы….