Глава 11 ИМЕНИНЫ
Локотенент Траян Анушку проснулся сегодня рано. Окна еще были завешаны черной бумагой, в спальне царил мрак.
— Петре! — позвал он писаря, жившего в передней.
Петре приоткрыл дверь.
— Доброе утро, домнул локотенент. С днем ангела вас!
— Спасибо. Открой эту маскировку и скажи, что за погода сегодня.
— Обыкновенная облачная погода, но я надеюсь, она не омрачит вашего ангела.
— И я надеюсь, Петре. Там на столе в бутылке цуйка.[3] Налей себе и выпей.
Петре налил.
— За ваше здоровье, домнул локотенент, и… за военную карьеру.
— Не увлекайся цуйкой, Петре, — снисходительно заметил шеф, видя, как Петре снова потянулся к бутылке, — не забудь, что у нас с тобой уйма дел сегодня. В первую очередь приведи в порядок мой корсет. Вчера лопнул по шву, черт его побери!
— Ему досталось вчера, после того, как вас этот старик угостил нюхательным табаком. Я боялся, что у вас от чиханья не только корсет лопнет, но и брю…
— Заткнись, Петре.
— Слушаюсь, домнул.
— Горячей воды, да поживее!
Анушку сел перед зеркалом и беспечно замурлыкал:
Бритвы, ланцеты, гребенки и щетки, Куда бы ни шел, при себе я держу…— Я побреюсь сам, а ты вызови мне срочно сельского старосту.
Намыливая щеки, Анушку стал думать, как лучше справить сегодня именины. Он заранее решил отпраздновать их с блеском и помпезностью, соответствующими его положению.
— Нужен я франту, тра-ля-ля-ля, Даме красотке, всем угожу я, Тра-ля-ля-ля!
— Черт возьми, — сказал он сам себе в зеркало, — и какой дурак утверждает, что война-скверная штука. Этот болван не знает войны.
Жандармскому офицеру Анушку нравилось сравнительно быстрое продвижение по советской территории за первые месяцы войны. Правда, его соотечественники несут большие потери в боях с Красной Армией, особенно тяжелы потери под Одессой, эти черти матросы дерутся, как львы. Но какая же война обходится без потерь? Все это в порядке вещей. Только вот его самолюбие офицера-боярина несколько страдает от того, что Румыния идет в пристяжке у немцев. Но и на это, в конце концов, можно смотреть философски. Цель похода — завоевание жизненного пространства, и какая разница, кто идет в пристяжке, а кто в корню. Долю свою Румыния получила, и довольно крупную. Давняя мечта генерала Аитонеску осуществилась. Заднестровские земли захвачены и теперь составляют часть Романия Маре.[4]
— Транс-нистрия, — вслух проскандировал Анушку, — Транснистрия. Это что-то вроде румынской Индии. Неисчерпаемые богатства. Море, порт мирового значения. В самом деле, как подумаешь, кружится голова. Теперь только нужно подобрать ключ, как подойти к этому народу. Говорят, капризны русские, и что они, как сталь, чем больше их бьют, тем тверже становятся. Стало быть, зуботычиной многого не добьешься. Словом, жизнь сама покажет.
— Староста села явился, — доложил писарь Петре, оборвав размышления начальника.
— Пусть обождет.
Анушку не торопился. Он взял себе за правило не сразу принимать подчиненных. Локотенент считал, что местных, тех, кто служил им, нужно держать в руках, примерно так, как он, офицер, привык держать своих нижних чинов. Поэтому он не спеша добрился, протер одеколоном лицо, прошелся по усикам фиксатуаром и, посидев еще, просто разглядывая себя в зеркало, приказал впустить.
В кабинет вошел невысокого роста, плотный, вислоплечий староста Фриц Шмальфус. Он много лет живет в Крымке, здесь порядком обрусел. С приходом в Крымку оккупантов объявил себя немцем румынским властям и был назначен старостой села Крымки. И сразу же, будто из-под спуда, вытащил совсем несвойственные ему ранее привычки, появилась характерная немецкая гортанная хрипотца, резкий отрывистый разговор и начальнический тон, заимствованный им от проходивших через село немецких солдат. Наряжался Фриц теперь в серозеленый немецкий мундир и с короткими голенищами сапоги, подбитые морозками.[5] С виду он походил на мелкого бюргера, обращенного в ефрейтора вермахта.[6] Староста Шмальфус, хотя и являлся подчиненным румынскому жандармскому офицеру, но, войдя в кабинет, держался непринужденно. Он знал, что в этой войне хозяевами являются его соотечественники — немцы, а румыны лишь компаньоны с небольшим паем и весьма ограниченными правами.
Не снимая фуражки, староста остановился на пороге.
— А, Фриц, здравствуй!
— Гут морген, гер локотенент, — ответил Фриц, с трудом выговаривая слова забытого родного языка.