Утро уже миновало. Занимался ясный день. По чистой синеве неба поднималось горячее солнце. Нагретый воздух восходил над степной далью струистыми голубоватыми волнами. Все предвещало знойный августовский день.
Моргуненко смотрел вдаль, как бы угадывая, где же проляжет его тропинка, куда поведет она и кто встретится на ней?
Поглощенный своими мыслями, он обернулся назад. Там меж стволов фруктовых деревьев белели стены школы.
— Ну вот, пожалуй, и все, — вслух произнес он и, с трудом подавив вздох, добавил: — Прощай, родная!
Учитель почувствовал, как сжалось сердце. Но усилием воли он тут же подавил щемящее чувство тоски. Мысль о том, что ждет его впереди, заставила внутренне собраться. Руки сами потянулись оправить, как в строю, гимнастерку. И только теперь, как следует оглядев себя, он нашел, что его одеяние совсем не годится. Все — от фуражки военного покроя до гимнастерки под командирским ремнем и брюк галифе, при первом же случае могло выдать его с головой.
— Вот этого не предусмотрел, горе-подпольщик, — с досадой упрекнул он себя. — Все нужно сбросить, сменить, и как можно скорее.
Он быстро прикинул в уме, где это можно будет сделать, и решительно пересек дорогу.
Густая, высокая пшеница укрыла его. И в первый раз за всю жизнь Владимир Моргуненко пошел по своей земле, крадучись и пригибаясь.
На самом дальнем конце Крымки, несколько на отшибе, стояла маленькая опрятная хатенка, скрытая с двух сторон вишневым садом и с третьей — закопченной кузницей.
Здесь жил колхозный кузнец — дед Григорий Клименко. Был он в большом уважении у односельчан и громком почете в районе. Словом, это был один из тех стариков, у которых учатся и которые служат примером для среднего и младшего поколения колхозников. К нему-то и направился за помощью Моргуненко.
Тщательно осмотревшись, учитель подошел к хате и легонько постучал в дверь. Изнутри не отзывались.
«Не уехал ли Свиридович? — с тревогой подумал Моргуненко. — Куда же еще можно пойти? Да нет, более подходящего места сейчас в его положении не найти». Деда Григория учитель хорошо знал и вполне мог довериться ему. «Да и по селу бродить теперь небезопасно — кто знает, на кого еще натолкнешься».
Владимир Степанович снова принялся стучать в дверь, с каждым разом все настойчивее. Но попрежнему было тихо, хата, казалось, была необитаемой. И когда надежда уже стала покидать учителя, в сенях послышался тусклый болезненный голос:
— Кто?
— Я, Григорий Свиридович, — обрадовался Моргуненко.
Не сразу звякнула щеколда и в дверях появилась высокая худощавая фигура старика в овчинном кожухе и шапке.
— Вы? — не то растерянно, не то испуганно воскликнул дед Григорий.
— Да, да. К вам можно? — поспешил ответить учитель.
— Будь ласка, заходьте, Владимир Степанович! — оживился старик. — Извиняйте, что не сразу открыл вам. Я думал, что это они… — будто оправдывался дед Григорий, зябко поводя плечами. — Проходьте.
Пока хозяин запирал наружную дверь, Моргуненко вошел в хату и огляделся.
Дед Григорий Клименко несколько лет тому назад похоронил свою жену и с тех пор жил один, отдавая все свое время кузнице. Но он был не одинок в большой дружной колхозной семье. И, хотя в доме не было хозяйки, здесь всегда царили порядок и чистота. Старик сам следил за своим гнездом.
Сегодня в хате деда Григория не было ни порядка, ни чистоты.
«Значит, жизнь старика тоже столкнули с рельсов», — подумал Моргуненко, внимательно оглядев и самого хозяина. Вид деда Григория невольно внушал чувство сострадания.
— Что же вы стоите, сидайте, — спохватился старик, указывая на скамью, кое-как застланную выцветшей тканой дорожкой.
Учитель сел.
— Да вы сами-то садитесь, — предложил Моргуненко.
Дед Григорий тяжело опустился на скамью рядом. Оба некоторое время молчали. Григорий Свиридович тихонько теребил на груди оборванную петельку кожуха. Большая узловатая рука его дрожала, как после тяжело перенесенной болезни. Моргуненко показалось, что этот всегда веселый, энергичный, острый на язык старик вдруг, как-то сразу, неожиданно сдал, постарел на несколько лет.
— Похудели вы крепко, Григорий Свиридович. Нездоровы? — участливо спросил Моргуненко.
Дед Григорий опустил голову и как бы про себя сказал:
— Горе, оно гнет человека хуже всякой хворобы. Как узнал, что вороги тут… — он неопределенно указал рукой, — так и подумал, что жизнь кончилась. — Старик часто заморгал, будто ему было больно смотреть на свет.
— Ну, до конца жизни еще далеко, Григорий Свиридович. Мало ли мы бед переносили, а ведь вот все пережили, пересилили. И эту беду пересилим, — ободряюще говорил учитель. — Все это временно.