— Комендант приказал. «Быстрее, говорит, справишься».
— А ты знаешь немецкий?
— Нет. Но я русский полицай, пользующийся полным доверием, — ответил Литвин и показал белую повязку на рукаве с особыми знаками. — Видишь — свидетельство преданности «новому порядку».
— Хорошо… Ну, а как ты всё-таки считаешь поведение коменданта?
— Поведение вроде нормальное. А ответ на этот вопрос хотел бы получить от тебя…
Бондаренко молчал. Литвин достал сигары, дал одну Бондаренко, долго прикуривали: зажигалка гасла на ветру. Раза два затянувшись, Литвин продолжал:
— Сегодня ведь он провожал нас. Помогал даже Вере уложить ящик в повозку… А мне потом шепнул с горечью и отчаянием: «Эх, одинок я. А то бы… Счастливого пути». Может быть, заговорить с ним?
— Нет. Пусть он пока будет в одиночестве. Посоветуемся, посмотрим ещё.
Вскоре партизаны свернули с большака и поехали по неукатанному проселку в колхоз имени Буденного.
Надвигались сумерки. Метель не стихла. Кони утомились и еле тянули сани, прокладывая траншею по глубокому снегу, которую тотчас же засыпало.
Люди шли пешком, сгибаясь под напором ветра. Колючий снег бил в лица, мешал смотреть вперед.
В километре от деревни партизаны остановились отдохнуть. Здесь у небольшого лесочка в затишье их должен был встретить связной. Перекурили, а связного всё не было. Бондаренко озадаченно посмотрел на Дарнева, но как раз в это время из-за сугроба вынырнул небольшого роста человек и остановился у первой подводы. Он стоял на лыжах, опираясь на высокие палки. На груди у него висело до десятка петель из тонкой, как балалаечные струны, проволоки. Это был мальчик, лет тринадцати на вид. Синие быстрые глаза его пристально всматривались в лица. Узнав Дарнева, он обрадовался:
— Чуть не опоздал. Четвертый раз выхожу, а вас нет и нет.
— Куда четвертый раз выходишь? — с притворной суровостью спросил Литвин.
Мальчик только теперь заметил, что заговоривший с ним — в немецкой форме. Значит, это не те, кого он ждал.
— Да за зайцами, дяденька… Видите? — показал он на снасти.
— На ночь глядя силки ставить? Не дури, парень.
— А как же. Ночью в самый раз, зайцы ночью не видят, — не сдавался мальчик. Он половчее навалился на палки, точно приготовился к прыжку. — Хотите, я сейчас же вам зайца принесу? Во-он там, — крикнул он, кивнув головой, — прошлую ночь ставили там петли. Хотите?
— Хитер, малыш, хитер, — сказал Литвин, обняв мальчика. — Молодец, Андрейка.
Андрейка вывернулся из объятий Литвина и удивленно посмотрел на человека в чужой форме, запорошенного снегом.
С неменьшим удивлением Бондаренко посмотрел на Литвина, подумав: «Откуда Литвину знать мальчонка?»
— Вот не ожидал, — продолжал Литвин. — Мы старые знакомые, Алексей Дмитриевич, а Андрейка не признаётся.
Мальчик ещё раз посмотрел на человека в немецком обмундировании. Уж очень хорошо знаком ему голос. Хотя сгущавшиеся сумерки топили черты лица немца, но и лицо это, казалось мальчику, он тоже вчера только видел. Где же?
А ещё Андрейка поглядывал на девушку: «Что ей надо? Почему она одна с мужчинами в такую непогодь?»
Тронулись. На окраине села Бондаренко встретили лыжники и доложили, что в деревне спокойно и всё приготовлено.
— Хорошо, — ответил он. — Тимофея Ивановича ко мне.
12
Когда ставили подводы в одном из дворов, Бондаренко заметил, как к Вере подошел какой-то человек, одетый не по погоде — в легкое осеннее пальто. Они дружески встретились. Вера что-то сказала незнакомому, и он ушел.
— Волгин, — объяснила Вера.
Вера и Литвин остались у повозок, а Бондаренко и Дарнев пошли в дом к Андрейке. Именно к Андрейке. Он так и ответил в пути на вопрос Бондаренко, когда тот спросил: «Кто теперь хозяйничает в доме?» — «Я. Отца нет, сам остался».
— А мать?..
— Да разве хозяйство женское дело? Жалею мамку, хорошая она у меня, умная.
— В колхозе ведь она работала…
— В колхозе другое дело, там женская работа всегда находилась, да и много их было, женшин-то. А сообща всякая работа веселее… Песни поют, не замечают, как и день прошел. А теперь сиди одна в своей конуре и оглядывайся…
— Тяжело, Андрейка?
— А как же. Дрова из леса притащи, да на себе, а он во-он где, лес-то. — Мальчик показал палкой назад. — Да наруби их, дрова-то… Не даю я мамке тяжелую работу. Делать мне всё равно нечего. Школы нет, да кто бы в неё и пошел… Сам всё и справлю. Приходится… Что поделаешь, — поить, кормить, одевать семью надо.