Бондаренко и Дарнев наблюдали картину встречи и оба, каждый про себя, удивлялись ей. Литвин сел за стол и сообщил товарищам:
— Раненым тут скрывался, когда выбирался с Украины… В погребе, на огороде. Ильинична мне раны чистила, а Андрейка, — Литвин прижал к себе белую головку мальчика, — Андрейка горячую настойку шиповничка носил, вкусная, с витаминами, душистая…
— А ещё гранаты — немецкие и там разные, — вмешался Андрейка, закатившись озорным ребячьим смехом. — Украду и к нему.
— Ого, да у тебя тут, поди, целый склад оружия, — перебил его Бондаренко.
— Нет, всё роздал нашим…
Договорить ему помешали. Как раз в это время вошла Вера. Она осмотрелась и доложила Алексею Дмитриевичу:
— Наши ящики с подводы сняли, в санях оставили ровно по накладной.
— А тол куда? — спросил Дарнев.
— К кузнецу. Там ребята крючки готовят, ящики проволокой скрепляют.
Пока Дарнев помогал Вере снять шубу, Андрейка не спускал с неё глаз. Еле слышно спросил Литвина:
— Как звать тетеньку?
— Вера, — ответил Литвин так же тихо.
— С ним она, что ли? — кивнул Андрейка на Дарнева.
— С нами.
— В партизанах?
— Да, а что?
— Чудно! — сказал Андрейка, повозив плечами.
— Что же тут чудного?
— Девку в партизаны, а меня нет…
Андрейка был убежден, что партизанское дело посильно только мужчинам, таким, по крайней мере, как он. Ведь ни одна девушка их деревни не выходит даже за околицу, а эта в такую метель из города, одна с мужиками, да кажется ещё и командует. И постепенно чувство недоверия сменилось у Андрейки уважением к Вере. Он уступил ей своё место, а сам сел на лежанку около печки и продолжал рассматривать гостью. Мальчонка настолько погрузился в свои размышления, что не слышал начавшегося разговора за столом, потом, точно очнувшись, спрыгнул с лежанки и подошел к Вере. Она посмотрела на Андрейку, подвинулась немного и, положив ему на плечо руку, посадила рядом.
— Тебе холодно? — спросил он.
— Почему? Тепло.
— Нет, там, на морозе?
— А на морозе всем холодно. Но на мне шуба, шаль, валенки.
Варвара Ильинична, наблюдавшая за сыном, погрозила ему и подала руками какие-то сигналы. «Завяжи язык», — означали они. Андрейка успокоился, но не надолго.
— А штаны у вас есть? — спросил он тихо Веру.
— Что? — переспросила Вера.
— Ну, брюки. — Андрейка постучал ладонями по своим коленям, — теплее чтобы…
— А как же? Конечно. А что?
— Я могу вам свои дать. У меня есть, широкие такие папкины… Мне они велики, а вам как раз. Прямо на валенки их и натягивайте. Снег тогда за голенища не попадет. Дать?
— Не надо, — сдерживаясь, чтобы не рассмеяться и не обидеть Андрейку, сказала Вера. — Всё у меня есть.
— Андрейка! — грозно крикнула Варвара Ильинична. — Что тебе сказано? Молчи. Не мешай.
13
Долго Бондаренко и его друзья толковали с наблюдавшими за дорогой. Пришел Тимофей Иванович, высокий пожилой человек с длинными обледеневшими усами. Он остановился у порога, чтобы стряхнуть с усов лед. Вслед за ним с шумом ворвался в избу парень лет двадцати пяти, в кепке, натянутой на уши, в черном поношенном пальтишке с приподнятым воротником и в больших армейских ботинках, покрытых снегом. У порога он крякнул и, стряхивая с ботинок снег, отбил чечетку.
— Вот это я понимаю, морозец: как бомбу в избу швыряет.
Он сыпал скороговоркой и надсадно кашлял. Заметив у порога Тимофея Ивановича, старательно снимавшего с усов сосульки, он сказал:
— Здравия желаю, господин староста… А говорят — Тимофей и в ус не дует. Слышите, шипит как?.. Остриги, Тимофей, усы, не мучься… Эх, голова твоя садовая, слушайся молодого-то.
Бондаренко, к удивлению всех, узнал паренька и пошел ему навстречу.
— Это товарищ Волгин, — сообщила Вера.
— Какой же Волгин, если Ольгин, Вася… Как ты сюда попал? — спросил парня Бондаренко.
— Сергей Волгин, он же Василий Ольгин, с некоторых пор находится, так сказать, в длительной командировке, — отрапортовал Сергей.
— Как? Откуда ты сюда попал? — спросил парня Бондаренко.
— Из древнего города князей Трубецких, то есть Трубчевска, по велению их отдаленного потомка боярыни Веры.
— А ты как был болтуном, так им и остался, — строго сказала Вера.
— Зачем на меня так смотреть, Вера? — продолжал Сергей. — И слова такие зачем — «болтун»?.. А в сущности, в моём положении, — он показал на одежду, — не болтать, так и тепла не видать. Язык только и обогревает. Он у меня, что мотор: чуть чего, я завожу его, и тело прогрето… Что остается бедному студенту?