— Георге, — вдруг услышал я голос Петровича. Я оглянулся. Он поддерживал рукой трубку. Она глухо похрипывала. — Где Палий?
Я молчал.
— Где Палий? — повторил он.
Больше я ничего скрывать от Петровича не мог.
У ворот началась суета. Раздались автоматные очереди. Охранники отрезали от толпы человек двадцать и прижали их к проволоке. Когда всё стихло, комендант взобрался на вышку и объявил: «Обеда не будет и вообще не получите пищи до тех пор, пока не выдадите зачинщиков беспорядка».
Нас потеснили от проволоки метров на пятьдесят, а задержанных выстроили вдоль колючей стены… Палий был там. Он стоял вторым с левого края, высоко подняв белокурую взлохмаченную голову и заложив руки за спину. Я хотел поймать его взгляд, но он не смотрел ни на меня, ни на Петровича. Минут через двадцать вышел рослый офицер с десятью солдатами и подошел к задержанным. Он остановился возле первого справа и громко спросил: «Кто зачинщик?» — «Не знаю», — последовал ответ. Офицер размахнулся и ударил отвечавшего по лицу. Тот упал. А офицер уже спрашивал второго, третьего и одного за другим сбивал с ног. И тут произошло то, чего никто не ожидал. Офицер задал тот же вопрос Палию и занес руку, но в тот же миг сам вдруг как-то странно отпрянул назад и грохнулся навзничь, обливаясь кровью. Тяжелый удар Палия пришелся офицеру под подбородок… На какую-то минуту все замерли. За проволокой громко захохотали солдаты, и кто-то там же из них крикнул: «Браво!» А Палий тотчас же бросился к нам в толпу. В него стреляли, он метался во все стороны, падал, кувыркался и наконец вкатился в гущу пленных. От пуль, пущенных в Палия, падали другие. Все хлынули в другой конец лагеря, давя друг друга…
Палия мы нашли только на другой день. Он был уже переодет в гражданское не по росту пальто и совершенно невредим. Его тщательно оберегали от постороннего взгляда незнакомые нам товарищи.
— Промазали, — сказал он, не глядя Петровичу в глаза.
— Что придумал нового? — спросил его Петрович. — Чем ещё повеселишь?
Палий глубоко вздохнул:
— Чёрт его знает! Ещё раз — и последний, наверное, — побью эсэсовцу морду!..
Мы перешли на свое постоянное место, и открылось что-то вроде заседания, на котором присутствовали все члены пятерки и два представителя низовых групп.
— За это твое преступление, Палий, ты заслуживаешь самого сурового наказания. Ты понимаешь это? — спросил Петрович.
— Понимаю, — ответил Палий.
— Ну, что прикажешь делать с тобой?
Палий молчал. Молчали и товарищи. Кто-то тяжело вздохнул и сказал:
— Эх, Петрович, всё равно ведь подохнем! Так уж лучше в бегах или в драке погибнуть: на душе будет легче…
— Правильно говоришь, товарищ. Но сделать это надо разумно.
Петрович осуждал самочинные авантюрные действия Палия. Палий краснел, мне тоже было стыдно. А канитель, начавшаяся около кухни, оказалось, произошла совсем по другому поводу. Палий очутился там просто потому, что пробирался к воротам. У кухни кто-то плеснул баланду в лицо эсэсовцу.
— А я влип, как кур во щи, — закончил свои объяснения Палий.
Петрович убеждал Палия, что подготовить успешный побег можно только организованно. И Палий дал Петровичу слово не предпринимать без разрешения организации никаких шагов.
— Ещё запомните одно непременное условие, — внушал нам Петрович. — Если вам удастся бежать, не ищите партизан, они сами вас найдут. Начинайте немедленно партизанить в одиночку, группами, и вас найдут.
Долго пришлось нам прятать Палия. Человека, который осмелился так хватить офицера, разыскивали усиленно. Половину лагеря перетаскали в комендатуру. Никто не выдал.
В те страшные ночи нашим утешителем и учителем опять был Петрович. Откуда в нём сила бралась! Раненый, больной, голодный, он всё сосал свою пустую трубку и рассказывал то забавные, то поучительные истории… Многому я научился во флоте, много открыл для себя нового. Книг перечитал немало. Но благодаря Петровичу я впервые по-настоящему понял жизнь Владимира Ильича Ленина, жизнь товарища Сталина, узнал, как добились большевики своего и привели народ к революции, к счастью. Историю партии Петрович, видно, знал очень хорошо и рассказывал так, как будто читал самую увлекательную книгу…
С Палием хватили мы горя немало. Больных девать было некуда, для них нехватало хлеба, а тут Палия надо было прятать. Но мы на него не обижались. Только бриться ему Петрович временно запретил…
Откуда Петрович и его люди брали продовольствие, если то, что мы ели, можно назвать продовольствием, я тоже узнал ещё в те дни, когда лежал больным. Нас кормили баландой, её добывали, именно добывали, а не получали, в страшной давке у входа в лагерь. Пищу давали нам через окошечко один раз в день, около полудня. Каждый здоровый человек, сколько бы он ни достал еды, отливал известную долю для тяжело раненных… Ну, а потом народ. Нас кормил народ.