— Честное пионерское даю…
Кузьмич больше не слушал. Он вскочил и опрометью побежал в лес.
— Я сейчас, — крикнул он, на бегу поправляя и придерживая винтовку.
Вернулся Кузьмич минут через пять, запыхавшийся и вспотевший, принес пучок прутьев и чем-то наполненную торбу. Прутья, около метра длиной, были подобраны одни к одному — ровные, без сучков, комли у прутьев зачищены, а к обрезанным вершинкам привязаны мелкие клочки серой ваты, извлеченной не то из старого одеяла, не то из рваного ватника.
— Это что? Розги для коров? — спросил я.
— Нет, фитили, бикфордовы шнуры, — торопливо ответил Кузьмич.
Положив прутья на траву, он высыпал из торбы деревянные, аккуратно обструганные болванки величиной с кусок туалетного мыла и такой же примерно формы. Один бок у болванок был просверлен. Кузьмич уложил чурки рядом с прутьями. Я вспомнил детскую игру в кубики и невольно улыбнулся. Кузьмич заметил это и нерешительно объяснил:
— А это тол, взрывчатка.
— Вот оно что…
— Ага, чтобы дорогу рвать…
— Вот это изобретение! Да мы теперь таких дел натворим на дороге, только держись.
Кузьмич обиделся.
— А говорили смеяться не будете, — сказал он.
— Я не смеюсь, Кузьмич, мне просто надо разобраться. Вот и объясни.
Иван охотно объяснил. Он говорил о причинах, побудивших его задуматься над проблемой диверсионных актов и эффективностью их, о необходимости меньше терять дорогих нам людей. Мелкие группы подрывников те, что действуют уже известными Ивану методами, не причиняют, с точки зрения Кузьмича, большого ущерба противнику — выбиваются максимум два звена, и немцы легко справляются с восстановлением пути.
— А вот так, — показал Иван на «тол» и «шнуры», — так можно сразу… Ну сколько хочешь рельсов взорвать, и дороге крышка. Ого, сколько будут возиться с ремонтом-то. Понимаете?
— Нет, Кузьмич, ничего не понимаю, — откровенно признался я.
— Ну это совсем просто, — горячился Кузьмич. Он взял один из прутьев и прочертил на вытоптанном пятачке земли две параллельные линии. — Вот рельсы. Понятно? Вот стыки. Так? — продолжал показывать он прутом. — К стыкам, обязательно к стыкам, — подчеркнул Кузьмич, — надо класть тол. В тол, в дырочки эти, вставлять взрыватель с фитилем, а потом поджигать. А пока фитиль до взрывателя догорит, подрывники-то уже во-он где будут. Ни одного даже и не поцарапает. Знаете сколько рельсов можно взорвать… Ну?
— Вот теперь понятно, — ободрил я Кузьмича, продолжая смотреть на его «изобретение» как на милую забаву. Однако Ивану удалось всё же заставить меня задуматься. В затее его действительно было что-то заманчивое. А Кузьмич продолжал:
— Объяснять это трудно и долго, я не умею объяснять… Давайте попробуем…
И мы попробовали. Через несколько минут мы из сухих палок «построили» железную дорогу. Лежали «шпалы», на них мы укрепили «рельсы», резко обозначили стыки. С обоих концов дороги были воздвигнуты «станции». Затруднение было лишь в том, что, по замыслу Кузьмича, в «операции» должны принимать участие не менее трех человек, а нас только двое. Тогда Кузьмич решил совмещать две должности. Он ловко прикладывал к стыкам «рельс» «толовые» шашки и устанавливал взрыватель со шнуром, а я еле успевал бежать за ним с факелом и поджигал пучки ваты. Они ярко вспыхивали, затем начинали медленно тлеть, и по зеленой траве змейками ползли струйки дыма.
Иван видел, что тружусь я искренно, усердно, и он спрашивал:
— Ну, как?
— Здорово, Иван Кузьмич, — говорил я, и для полноты картины кричал: «Бух, бух, трах-трах» — и расшвыривал во все стороны «рельсы».
Как выяснилось, Иван Кузьмич уже две недели проверял свой метод, ежедневно тренируясь на поляне. Он вдоволь наигрался, понял, что его изобретение может пригодиться партизанам, но никому не говорил, боясь того, что и это уже известно людям.
Так Иван Кузьмич положил начало поточному способу диверсий на неохраняемых участках вражеских коммуникаций, который давал блестящий результат. Уже спустя две недели мы «играли» способом Ивана Кузьмича на значительном участке настоящей железной дороги и перебили сотни рельсов.
Дитя войны! Спустя шесть лет я вновь встретился с ним. Но теперь передо мной стоял не двенадцатилетний щуплый мальчик с огромной немецкой винтовкой, а восемнадцатилетний приземистый парень с обозначившимися усиками и белым вьющимся пушком на подбородке, одетый в опрятное обмундирование ремесленного училища.
Жаркий весенний день. Только в лесу уже не строчили пулеметы, а стучали топоры лесорубов, звенели пилы строителей. Высоко в голубом небе пел жаворонок, а вокруг раскинулись мирные зеленые поля хлебов, сады и виноградники на склонах.